Серебряные коньки. Мэри Мейпс Додж

хранятся с того самого дня. Но нет… этому я никогда не поверю.

      – Часы не стоят и четверти этих денег, мама.

      – Конечно нет, а твой отец до самой последней минуты был рассудительным человеком. Он был такой степенный и бережливый, что не стал бы делать глупости.

      – Но откуда же у нас эти часы? – вот чего я не могу понять, – пробормотал Ханс не то про себя, не то обращаясь к матери.

      Тетушка Бринкер покачала головой и бросила скорбный взгляд на мужа, который сидел, тупо уставившись в пол. Гретель сидела рядом с ним и вязала.

      – Этого мы никогда не узнаем, Ханс. Я много раз показывала часы отцу, но для него они все равно что картофелина. В тот страшный вечер он пришел домой ужинать, передал мне часы и велел бережно хранить их, покуда он сам их не попросит. Едва он открыл рот, чтобы добавить еще что-то, как к нам ворвался Броом Клаттербоост и закричал, что плотина в опасности. Ах! Страшна была вода в том году в неделю Святой Троицы! Мой хозяин схватил свои инструменты и убежал. Последний раз видела я его тогда в здравом уме. В полночь его принесли домой полумертвого; голова у него, бедного, была вся порезана и разбита. Со временем лихорадка прошла, но разум к нему не вернулся, нет… Ему становится все хуже и хуже с каждым днем… Никогда мы ничего не узнаем…

      Ханс все это слышал и раньше. Не раз он видел, как мать в дни острой нужды вынимала часы из тайника, почти решившись продать их, но так и не поддалась этому искушению.

      «Нет, Ханс, – говорила она, – мы ведь еще не умираем с голоду. Не будем же нарушать доверие отца!»

      Сейчас сын ее вспомнил несколько таких случаев и тяжело вздохнул. Потом покатил кусочек воска по столу в сторону Гретель и сказал:

      – Да, мама, ты молодец, что сохранила часы… Многие давным-давно променяли бы их на золото.

      – И тем позорнее для них! – негодующе воскликнула тетушка Бринкер. – Я бы так не поступила. К тому же знатные господа до того несправедливы к нам, бедным людям, что, стоило бы им увидеть такую ценную вещь у нас в руках, они – даже расскажи мы им все, – чего доброго, заподозрили бы отца в…

      Щеки Ханса залились гневным румянцем.

      – Они не посмели бы это сказать, мама! Посмей они только… я бы…

      Он сжал кулак, видимо решив, что последние слова этой фразы слишком страшны, чтобы произнести их в присутствии матери.

      Тетушка Бринкер улыбнулась сквозь слезы, гордясь негодованием сына.

      – Ах, сынок, ты честный, славный мальчик!.. С часами мы никогда не расстанемся. Перед смертью дорогой ваш отец, быть может, придет в себя и спросит о них.

      – Придет в себя, мама! – повторил Ханс. – Придет в себя… и узнает нас?

      – Да, сынок, – почти шепотом ответила мать. – Такие случаи бывали.

      За разговором Ханс чуть не позабыл о том, что собирался идти в Амстердам. Мать редко говорила с ним так откровенно. Теперь он чувствовал себя не только ее сыном, но и ее другом, ее советчиком.

      – Ты права, мама, с часами мы не должны расставаться. Мы всегда будем хранить их ради отца. Да и деньги, может,