Южное лето (Читать на Севере). Михаил Жванецкий

отец. Перелезла она через забор своего санатория, и пошли мы с ней на пляж «Отрада». Жара. Народу полно. «Эй, – кричит она, – вставайте. Вы что, не знаете, что чрезвычайное положение?» Все сказали: «Не знаем». А кто-то сказал: «Знаем». А кто-то сказал: «Нам вообще на это дело…» А кто-то даже головы не поднял.

      – Вы что, с ума сошли? – закричала она. – Это я, Пугачёва! Вставай, народ!

      Тут их всех как ветром собрало.

      – Ты смотри, – закричали они, – Алла Борисовна! Сфотографировать можно?

      – Давай, – закричала она, – только с этим, со Жванецким давай.

      – Давайте, – закричали тридцать фотографов. – А автографы можно?

      – Нет, – сказала хитрая певица, – это плохая примета.

      Никто не понял, но все согласились.

      – Чрезвычайное положение, всё запрещено, – вскричала она, – поэтому мы все сейчас пойдём на другой пляж. Сколько нас здесь?

      – Человек пятьсот.

      – Мало. Ещё давай. Митинги запрещены, но у нас не митинг, а демонстрация. Что будем делать, если нас арестуют?

      – Перебьём всех, – радостно ответила толпа.

      – Тогда пошли на другой пляж. Там ещё людей соберём.

      Все пятьсот с фотографами и детьми пошли на соседний пляж, там присоединилось ещё пятьсот.

      – А теперь все в воду, – закричала певица, – как на крещении.

      – Сейчас я разденусь, – крикнул один.

      – Не раздеваться! Кто в чём. Чрезвычайное положение.

      И все вошли в воду. Пятьсот и еще пятьсот и запели: «Вихри враждебные веют над нами», и запевалой была она, и они были хором. А я на берегу проводил летучий митинг-беседу с теми, кого интересовало, что такое ЧП, ДП, КГБ, КПУ.

      – А теперь, – сказала Алла опять гениально, – вы все останетесь здесь, а мы пойдём.

      И мы пошли. А из всех щелей Одессы дикторы Всесоюзного радио шипели: «…запретить, сократить, наказать, посадить». Настроение у нас стало прекрасным. Мы были наконец вместе со своей публикой, и мы не знали, мы не знали, мы, к стыду своему, не знали, что в Москве народ вышел против танков.

      Представляешь, отец, когда ты жил, люди боялись анекдотов, когда я жил, люди боялись книг, теперь, когда живут они, они не боятся танков. Вот что значит людям есть что терять. Тавтология наш бич.

      В общем, когда в Одессе так всё плавно шло в пропасть, в Москве начались загадки. Те восемь побежали, не потерпев как следует поражения. Они поехали к тому, кого свергли, жаловаться на провал. Но он их не принял. Он сидел в заключении, окруженный крейсерами, и не мог выйти. Он, оказывается, был здоров.

      Он не то что не принял заговорщиков, он их послал по-русски, и они сидели в приёмной как побитые курицы вместе со своими танками и самолётами. Он сказал: «Почините мне телефон немедленно». Они тут же ему починили. И он разжаловал их всех по телефону, чтоб не видеть их в глаза, хотя ближе них у него никого не было.

      – Пусть теперь никого и не будет, – сказал он и пошёл к врагам, раскрыв объятия.

      Враги встретили его как родного. А хуже друзей у него никого не было. И к