Нам здесь не место. Анна Фокс

он сел передо мной и вдруг крепко обнял меня. Его тёплые руки обвили моё тонкое тело, которое неумолимо тряслось от страха. Этот страх только сейчас дал о себе знать в полной своей мере.

      – Всё хорошо, – шептал он мне на ухо. – Теперь всё хорошо. Я с тобой. Их тут нет. Всё в порядке. Они бы не тронули тебя.

      Он отстранился и бережно взял моё лицо в свою ладонь.

      – Всё хорошо, – повторял он. – Я всё равно бы успел. Они бы ничего не сделали, я бы успел, ты же знаешь, – Кого он убеждает, меня или себя? – Они…

      И я вдруг увидела, как проступает злость в его глазах. Он с силой сдавил челюсти, да так, что заскрипели зубы.

      – Зачем ты вообще туда пошла? – стараясь сдержать себя и говорить спокойно, спросил Дилан. – Зачем? Там же одни ублюдки собрались. Ты что, не видела этого?

      – Прости… – только и смогла сквозь слёзы ответить я.

      Но он злился не на меня, я знала. Его доводили до исступления негодяи, что добрались до меня. Но я почувствовала себя виноватой, будто я сама нарвалась на них. И я зарыдала ещё пуще прежнего.

      Дилан снова обнял меня.

      – Я же говорил тебе, никогда не извиняйся передо мной.

      – Прости, – снова промямлила я.

      Дилан понял, что бесполезно сейчас меня убеждать. И лишь сильнее прижал меня к себе.

      – Всё хорошо, Ниа, теперь всё хорошо, – успокаивал меня парень. – Это ты прости. Я не должен был отпускать тебя. Не должен был выпускать из виду.

      Он снова отстранился и принялся в ту же минуту вытирать мои слёзы. Его ладони быстро намокали, но он неустанно продолжал это делать, настойчиво повторяя: «всё хорошо, всё хорошо, я с тобой». Дилан вытирал и вытирал мои щёки, пока я наконец не решилась ответить на его действия и не перестала плакать. Глаза прозрели, и именно тогда я заметила блестящую в свете луны кровь на его лице. Она неспешно стекала из треснувшей кожи на брови у виска.

      Я сидела на земле, в бессилии опустив руки, и, застыв как статуя, смотрела на него. Он вытирал моё лицо, словно заведённый. Мне показалось, что Дилан чувствует боль куда больше чем я, просто не показывает этого. Но эта боль неотвратимо просачивалась через его действия, через его глаза, через его дыхание. Он задыхался от боли и злости. Он старался, старался, как мог скрыть это от меня, он пытался выглядеть спокойным, хотел меня утешить, приободрить. Но вместо этого я видела его боль во всей её мрачной красе. Дилан готов был разорваться на части, как брошенная граната. Я тихо, будто в замедленной съёмке наблюдала за ним, за его движениями, за кровью, постепенно застывающей на его левой брови, за словами, что срывались с его губ… И будто бы впала в транс.

      Мы сидели одни на дороге, посреди поля, пытаясь переварить последние прошедшие полчаса времени. Страдала я, и страдал он. Но мне хотелось удавиться от его боли. Я знала, что это из-за меня. За последние несколько дней я начала превозносить его выше всех людей, как своего постоянного и неизменного спасителя. Я благодарила его за всё; за то, что он всегда рядом тогда, когда это нужно. Даже за то, что он чувствует прямо сейчас, как он погружается