– Аой!. Антон Юртовой

по нраву:

      открываются её таинства,

      пламенеет её желание,

      и без того

                постоянно

                             жгучее; —

      что ей теперь касания

      лёгкие, скажем, к её щиколотке

      розоватой, опрятной или —

      к бедру и выше? —

      само собою, —

                     уже

                         пьянящие,

      настойчивые,

      неотвязчивые,

      горячие,

      настоящие,

      нарастающие, —

      до рук и плеч,

      а́тласа гру́дей,

      с их торжествующею выпуклостью

      и трепещущею упругостью;

      к соскам, подзадоривающим

      покалывающею шершавостью;

      к нефертитной, уютной шее,

      пахнущей молоком праматери,

      лунного у́тра свеже́е;

      к ямкам ключиц; к пробору

      на голове; ко лбу́; да́же

      к подмышкам —

      обезумливающим,

      летящим,

      порхающим но́рам…

                               – Аой!

      Тут не случается ничего лишнего;

      ритуал этого сосредоточенного,

      волнующего и торопливого

      странствования не может

      тянуться долго;

      непреме́нно он

      обернётся

      кни́зу,

      к пропущенному и

      будто бы не замеченному,

      при увлечении прелестью

      торса,

      месту,

      стыдливей всего скрываемому,

      но, безусловно,

      предположенному

      обоими

      при уговоре о свидании.

      Здесь уже диктуют правила

      перпендикуляр восстания и

      горизонталь

                       влечения,

      уже избыточного,

      о коем она

      наслышана,

      ей знакомого

      чуть ли не

      с поры

      её

      взросления

      по окончании

      детства.

      Демон страсти,

      не входя в противоречие

      с сутью общей теории

      относительности,

      очертясь,

               демоне́я,

                       деревенея,

      упорно ласкает лоно,

      вздымая до небес и выше

      встречное жадное,

      зазывающее,

      ласкающее,

      обволакивающее

      соучастие.

      И взрывается функция мирового

      времени;

      пространством напрочь забыто,

      что оно есть сам космос;

      самый ближний гром не слышен;

      в экстазе неугомонное подлежащее! —

      в искрящуюся

                 вихревую бездну

      упоительного восторга

      оно несётся

      вместе

      со своим сказуемым.

      Как серебристый взвон бокалов —

      бьётся,

             трепещет

                          талия;

      в атаке бушующая,

      отуманивающая,

      неудержимая

      нега;

      бёдер

            лихая,

           божественная,

                        ликующая

                                      пляска;

      труднее