Семнадцать мгновений весны. Юлиан Семенов

сказал:

      – Это были тонные бомбы, не меньше.

      – Видимо, – согласился Штирлиц. Он сейчас испытывал острое желание выйти из кабинета и немедленно сжечь ту бумагу, которая лежала у него в папке – рапорт Гиммлеру о переговорах «изменников СД» с Западом. «Эта хитрость Шелленберга, – думал Штирлиц, – не так проста, как кажется. Пастор, видимо, интересовал его с самого начала. Как фигура прикрытия в будущем. То, что пастор понадобился именно сейчас, – симптоматично. И без ведома Гиммлера он бы на это не пошел!» Но Штирлиц понимал, что он должен не спеша, пошучивая, обговаривать с Шелленбергом все детали предстоящей операции.

      – По-моему, улетают, – сказал Шелленберг, прислушиваясь. – Или нет?

      – Улетают, чтобы взять новый запас бомб…

      – Нет, эти сейчас будут развлекаться на базах. У них хватает самолетов, чтобы бомбить нас беспрерывно… Так, значит, вы считаете, что пастор, если мы возьмем его сестру с детьми как заложников, обязательно вернется?

      – Обязательно…

      – И будет по возвращении молчать на допросе у Мюллера о том, что именно вы просили его поехать туда в поиске контактов?

      – Не убежден. Смотря кто его будет допрашивать.

      – Лучше, чтобы у вас остались магнитофонные ленты с его беседами, а он… так сказать, сыграл в ящик при бомбежке?

      – Подумаю.

      – Долго хотите думать?

      – Я бы просил разрешить повертеть эту идею как следует.

      – Сколько времени вы собираетесь «вертеть идею»?

      – Постараюсь к вечеру кое-что предложить.

      – Хорошо, – сказал Шелленберг. – Улетели все-таки… Хотите кофе?

      – Очень хочу, но только когда кончу дело.

      – Хорошо. Я рад, что вы так точно все поняли, Штирлиц. Это будет хороший урок Мюллеру. Он стал хамить. Даже рейхсфюреру. Мы сделаем его работу и утрем ему нос. Мы очень поможем рейхсфюреру.

      – А рейхсфюрер не знает об этом?

      – Нет… Скажем так – нет. Ясно? А вообще мне очень приятно работать с вами.

      – Мне тоже.

      Шелленберг проводил штандартенфюрера до двери и, пожав ему руку, сказал:

      – Если все будет хорошо, сможете поехать дней на пять в горы: там сейчас прекрасный отдых – снег голубой, загар коричневый… Боже, прелесть какая, а? Как же много мы забыли с вами во время войны!

      – Прежде всего, мы забыли самих себя, – ответил Штирлиц, – как пальто в гардеробе после крепкой попойки на Пасху.

      – Да, да, – вздохнул Шелленберг, – как пальто в гардеробе… Стихи давно перестали писать?

      – И не начинал вовсе.

      Шелленберг погрозил ему пальцем:

      – Маленькая ложь рождает большое недоверие, Штирлиц.

      – Могу поклясться, – улыбнулся Штирлиц, – все писал, кроме стихов: у меня идиосинкразия к рифме.

18.2.1945 (13 часов 53 минуты)

      Уничтожив свое письмо к Гиммлеру и доложив адъютанту рейхсфюрера, что все вопросы решены у Шелленберга, Штирлиц вышел из дома на Принц-Альбрехтштрассе и медленно пошел к Шпрее. Тротуар