Сестры печали. Андрей Гребенщиков

и бармалеи! А если ты сдохнешь, Зверь в ту же секунду сожрет меня!

      – Слышь, Чуковский, завязывай с истерикой, – не терплю визгов и ора, да и градус беседы пора сбивать. – Я не разобью тебе едало, если ты в течение трех минут объяснишь мне тихим и спокойным голосом суть произошедшего. За «форменного дебила» получишь волшебного пенделя в любом случае, но пищеприемник имеешь реальную возможность сохранить в неприкосновенности. Время пошло.

      Сулюк недобро ухмыляется, отчего губы его изгибаются совершенно неестественным образом, так и гляди, треснут на множество малых губешек и подмножество наногубешек. Я – дитя несвершившейся нанореволюции, глупая приставка «нано» паяльником впаяна в прошивку моего головного мозга. Здравствуй, рыжий дедушка Чубайс, надеюсь, черти, что жарят тебя в эти секунды, не носят…

      Не успеваю додумать, шипение маркиза заставляет забыть о предприимчивом нанодеятеле эпохи До.

      – Ты хорошо слушал, о чем тебе втолковывал Витас? И, главное, хорошо УСЛЫШАЛ?!

      Вопрос не в бровь, а в глаз. Слушать-то я его слушал, вот только думал все время о сыне… «Поплыл, как сучка?» Ну да, расклеился слегонца. Впрочем, посыпать голову пеплом перед надоедливым сумасшедшим – привычки не имею. Потому меняю тему:

      – Витас – это Мастер Вит по-вашему, по-шизоидному?

      Сулюк сплевывает:

      – Мастер-ломастер Виталька… От вопроса не уходи, про мертвую реку понял что-нибудь?

      Вот упертый баран!

      – Зверь чует безопасный фарватер подземной мертвой реки и тупо бежит по нему до упора, до Москвы то есть. Я нахожусь с животным в ментальной связи и потому могу управлять…

      – В анальной ты связи с животным! – Сулюк снова срывается на подвизгивающий крик, видимо начисто забыв о моих угрозах. Я не гордый, могу еще раз и напомнить. – Вообще ни хера не понял, горный ты удод!

      Замахиваюсь, решаясь сэкономить бесполезные напоминания, но шизоид настолько потешно прикрывается зажатыми в кулачок грязными, измятыми клочками бумаги (и откуда только их вытащил? Надеюсь, моя испорченная фантазия ошибается в своих предположениях), что ударить юродивого никак не получается. Добрый я… есть такая слабость характера.

      – С-специльно д-для тебя записал, п-простыми с-словами, – перепуганный, вмиг присмиревший Сулюк жмурится и заикается. Мне почти жаль поганца.

      – Давай сюда свою писанину, писатель драный! – превозмогая брезгливость, протягиваю ладонь. Почти жест мира.

      Он мнется в испуге сам и мнет без того измятую до безобразия бумагу. Наконец решается: «Держи!»

      Кончиками пальцев осторожно берусь за уголок сулюковой рукописи и… пропускаю удар в челюсть. Гаденыш кидается на меня и тут же заваливает на спину. Вероломно! Не успеваю среагировать, как ощущаю прижатое к шее лезвие ножа. Оно наверняка холодное – так пишут во всех книжках, – но толстый резиновый ворот химзы лишает меня возможности проверить данный тезис. Приходится верить графоманам на