Реальное и призрачное. Искусство управлять судьбой. Рушель Блаво

с ней. По сути дела, он непрерывно пытался преодолеть черту, отделявшую мир живых от мира мертвых, стремясь проникнуть силой своего сознания «за грань смертельного круга» (как поется в одной известной русской песне о любви). Он даже не задумывался, насколько это опасно и разрушительно.

      Было необходимо вывести парня из этого состояния, но подобная целительская работа требовала времени и колоссальных усилий, а главное – желания самого человека освободиться от гнета горя, вернуться к нормальной жизни. Однако у Максима такого желания, по-видимому, не было.

      Тем не менее я замечал, что он тянется к нам с Матилалом, и это вселяло определенную надежду. В тот вечер я искренне порадовался побуждению Максима попросту прогуляться вместе с нами, не обременяя себя никакими обязанностями.

      Первые полчаса он в нашем разговоре не участвовал, но все более заинтересованно вслушивался в содержание беседы. Мы анализировали достоверно известные случаи фантомных явлений, и в какой-то момент, когда образовалась пауза, парень вдруг промолвил:

      – А вот сидит у меня занозой в памяти рассказ одной моей пожилой родственницы, пострадавшей в начале 50-х годов от сталинских репрессий. Хотелось бы поведать вам обоим эту историю.

      Может быть, сумеете объяснить мне ее истинный смысл.

      Матилал, ненавидевший разговоры о политике, резко отреагировал на клише «сталинские репрессии»:

      – Вы что, Макс, собираетесь втянуть нас с Ру-шелем в какие-то политические дебаты о прошлом вашей страны? Я вне политики и считаю обывательские разговоры о ней праздными и бессмысленными. Прошлое своего государства необходимо уважать, каким бы трагическим оно ни было.

      – Нет, Матилал, это не о политике, а как раз о том, о чем вы с Рушелем говорили, – возразил ему Максим, немного смутившись.

      Я многозначительно взглянул на Матилала, подавая знак, чтобы он не мешал парню выговориться. Пусть рассказывает о чем угодно, только бы не замыкался в себе под тяжестью горя.

      – Говори, говори, Максим, – подбодрил я, и он начал свой рассказ:

      – Моя тетка Полина вернулась из мест заключения в годы «хрущевской оттепели», когда меня еще не было на свете. К свободной жизни она адаптировалась трудно и в нашем семействе вскоре приобрела репутацию нелюдимой. Именно такой оставалась она долгие годы и вошла в мою детскую память. На общие празднования ходить не любила, а если и являлась, то по большей части отмалчивалась, сидя где-нибудь в дальнем углу за накрытым столом. Вместе с тем Полина отличалась добротой и щедростью. Нам, детям, частенько перепадали от нее замечательные подарки, книжки и сласти. Чувствовалось, что человек она хороший, но сильно побитый жизнью. Никто из родственников не знал, что именно составляет смысл ее существования, – Полина жила одиноко и замкнуто.

      По профессии она была педагогом, но после возвращения учительствовать не захотела, предпочитая зарабатывать деньги неквалифицированным трудом. Никогда и никому