Чертова дюжина. 13 страшных историй. Александр Матюхин

уже не колотят по стенам – скребут.

      Он снова застревает.

      На этот раз крепко, точно в тисках. Не может пошевелить плечами. Правая рука торчит вверх, тянется к просвету.

      У Ивина слуховые галлюцинации. Он слышит то звенящую тишину, то скрежет трущихся друг о друга льдов, то… безумный крик.

      Сердце колотится в груди, его сердце, раненое, испуганное. По телу бегут волны болезненных спазмов. Мысли путаются, но в этой карусели отчетливо проступают два слова: он живой.

      Лед живой…

      Капризное, враждебное, коварное существо. Вершина эволюции которого – айсберг. Тысячелетняя массивная глыба плывет по столбовым дорогам, покрывается голубоватыми прожилками замерзшей в трещинах воды, тает и шипит, отдавая частички воздуха, разрушается и стареет.

      Лед сильнее человека, всегда был и всегда будет. На дне океана лежат самолеты, под лыжами которых раскололся лед. Льдины затирают суда в каналах, с трудом проложенных атомоходами и ледоколами-танкерами. Лед коварен. Всесилен. Смотри, человек, на его мышцы, на его кости, на его кровь…

      Слепнущими глазами Ивин смотрит на шугу. Пытается отделаться от мысли, что она – нечто большее, чем кристаллы льда. Нечто намного большее.

      Нет, не кровь… а мысли айсберга. Скверные, темные, рассерженные. Ивин почти уверен в этом.

      Со всех сторон страшно трещит лед.

      Сдохни.

      Оживает телефон. В наушниках какой-то шум: треск, скрежет, с каким ломается припай, шуршание льдинок… и тяжелый стон, и чей-то голос, глухой, холодный.

      Вода умеет помнить – так почему бы ей не уметь злиться? Накапливать злость?

      Ивин закрывает глаза. На его руках и ногах – лед, глыбы льда. В баллонах закончился воздух.

      Сдохни!

      Теряя сознание, он понимает, что слышит голос айсберга, и уже не чувствует, как кто-то хватает его за руку.

      Августа Титова

      Многоколенчатый

* * *

      В подъезде Даша встречает священника в рясе – большого и степенного, с крестом на животе, сумкой и каким-то божественным прибамбасом в руках. Он пахнет ладаном и одеколоном, спускается по лестнице к выходу, а следом семенит старуха. Она что-то говорит – он что-то отвечает, но Даша никак не может разобрать слова, будто язык, на котором они говорят, только притворяется русским.

      Поп большой, и Даша, пропуская его, отступает к почтовым ящикам, где курит невзрачный мужик в трениках и толстовке.

      – Бабуля, за что? – спрашивает мужик с укором. – За какие такие прегрешения вы решили меня выгнать? Я же плачу арендную плату.

      – Молчи! – Бабка в сердцах машет на мужика рукой. – Дурака кусок.

      Она выходит вслед за попом на улицу, и мужик говорит:

      – Анна Андреевна. Я у нее комнату снимаю. Решила освятить квартиру, чтобы изгнать диавола.

      – Тут живет дьявол? – спрашивает Даша.

      – Тут под нами живут чурки в резиновой квартире. На первом. Но теперь-то они съедут. Если благодать туда дойдет. Но, я думаю, просочится.

      В его голосе слышится скорее обида,