Пан Володыевский. Генрик Сенкевич

но не было этого!

      – А что же было? – спросила Кшися, снова поднимая на него глаза.

      – Я предпочитаю говорить искренне – я думаю, что искренность всегда лучше притворства… Но… я даже сказать не сумею, каким утешением были вы для меня и как я вам благодарен за это…

      – Дай Бог, чтобы всегда так было! – ответила Кшися, складывая руки на обруче с работой.

      Пан Михал ответил ей с грустью:

      – Дал бы Бог! Дал бы Бог! Но мне сказал пан Заглоба (это я вам как на исповеди говорю), что дружба с женщиной вещь опасная, ибо под нею, как огонь под пеплом, может скрываться более горячее чувство. Я подумал, что пан Заглоба может оказаться прав… Простите солдату его простоту… Другой сказал бы все это лучше, а я… сердце у меня обливается кровью, что я так относился к вам за последние дни… Мне просто жизнь не мила…

      Сказав это, пан Михал так быстро зашевелил усиками, как не зашевелит ни один жук.

      Кшися опустила голову, и минуту спустя две слезы скатились по ее щекам.

      – Если вам от этого будет легче, если мое братское чувство вам не нужно, то я постараюсь скрыть его…

      И снова слезы покатились по ее щекам. При виде их сердце пана Михала сжалось; он бросился к Кшисе и схватил ее руки. Обруч скатился с ее колен и очутился посередине комнаты, но рыцарь ничего уже не видел и только прижимал к губам ее теплые, мягкие, как атлас, руки и все повторял:

      – Не плачьте, ваць-панна! Бога ради не плачьте!

      Он не переставал целовать ее рук даже и тогда, когда Кшися в смущении закинула их на голову, – и целовал их все горячее, ибо его как вино опьянил запах ее волос…

      И он сам не знал, как и когда его губы коснулись ее лба, потом заплаканных глаз… Все завертелось перед ним. Потом он почувствовал пушок над ее верхней губой, и уста их слились в долгом, горячем поцелуе. В комнате стало тихо и слышалось только мерное тиканье маятника.

      Вдруг в сенях раздался топот Баси и послышался ее детский голосок:

      – Мороз, мороз, мороз!

      Володыевский отскочил от Кшиси, как спугнутая рысь отскакивает от своей жертвы. В ту же минуту в комнату с шумом влетела Бася, все повторяя:

      – Мороз, мороз, мороз!

      Вдруг она споткнулась об обруч, который валялся на полу, среди комнаты. Она остановилась и, с удивлением поглядывая то на обруч, то на Кшисю, то на маленького рыцаря, сказала:

      – Что это? Вы обручем как мячиком перебрасывались?

      – А где тетушка? – спросила Дрогоевская, стараясь говорить как можно более естественным и спокойным голосом.

      – Тетушка вылезает из саней, – ответила Бася тоже изменившимся голосом.

      И ее подвижные ноздри зашевелились. Она еще раз взглянула на Кшисю, потом на пана Володыевского, который в эту минуту поднимал с пола обруч, и вдруг молча вышла из комнаты.

      В эту минуту в комнату вкатилась пани Маковецкая, а сверху спустился пан Заглоба, и завязался разговор о жене львовского подкомория.

      – Я не знала, что она крестная мать пана Нововейского, – сказала пани Маковецкая. – Он, должно быть, рассказал ей что-нибудь