Было бы на что обижаться. Антон Дмитриевич Постников

с минуту, я решил, что Кассандре лучше дать ещё какое-то время, чтобы прийти в себя, переглянулся с Анютой, взял со стола блокноты и вышел в комнату для посетителей.

      Дневники были пронумерованы римскими цифрами. Я устроился у окна и осторожно открыл первый. На форзаце блокнота чертёжным шрифтом были записаны несколько имён и адресов. Список завершали моя фамилия и координаты, все расположенные выше были аккуратно зачёркнуты. По крайней мере два имени из списка тоже принадлежали Архонтам – Сологубу и Рубинштейну, ещё двух адресатов я не знал.

      Дальше обнаружился вложенный листок следующего содержания:

      «Дорогой друг! Я очень надеюсь, что записи мои доставлены Вам в соответствии с моими пожеланиями, то есть сразу после того, как я отправился в мир иной. Обстоятельства, побудившие меня поступить подобным образом, Вы, возможно, сможете найти, внимательно изучив предлагаемые тексты. Искренне надеюсь на Ваше терпение и любознательность. In vino veritas! Петрович.

      P.S. Если мои блокноты всё-таки попали в Архив, убедительно прошу переслать их по последнему действительному адресу, будьте человеками…»

      Предположить не мог, чтобы Илья увлекался каллиграфией. Письмо было взято в замысловатую рамку, явно сделанную без помощи чертёжных принадлежностей, сами буквы были выведены безупречно. Последний раз я видел нечто подобное в музее.

      Хорошенькое начало, ничего не скажешь… Я отложил записку в сторону, перевернул страницу и увидел стихотворение, под старательно и красиво изображенным номером 1. Назывался стих «Скажи, вино». По-моему, это песня такая была, лет триста назад, а то и больше. «Скажи, вино, зачем я пью прохладу терпкую твою…». Довольно популярная в своё время. Кроме текста этой песни ничего на странице не было. И не лень ему было…

      На следующем развороте красовались уже два стихотворения. Под номером 2 -текст песни «Вино, кино и домино» с часто повторяющимся припевом, а третье было озаглавлено «Кюммель». В качестве автора третьего по счёту стиха был указан М.Ю. Лермонтов. Я пробежал его глазами.

      Но без вина что жизнь улана?

      Его душа на дне стакана,

      И кто два раза в день не пьян,

      Тот, извините! – не улан.

      Скажу вам имя квартирьера:

      То был Лафа буян лихой,

      С чьей молодецкой головой

      Ни доппель-кюмель, ни мадера,

      И даже шумное аи

      Ни разу сладить не могли;

      Его коричневая кожа

      Была в сияющих угрях,

      И, словом, всё: походка, рожа,

      На сердце наводили страх.

      Надвинув шапку на затылок,

      Идет он… все гремит на нем,

      Как дюжина пустых бутылок,

      Толкаясь в ящике большом.

      Шумя как бес, он в избу входит,

      Шинель скользя валится с плеч,

      Глазами вкруг он косо водит,

      И мнит, что видит сотню свеч:

      Всего одна в избе лучина!

      Треща пред ним горит она;

      Но что за дивная картина

      Ее