Ржа. Андрей Юрич

его разрисовать, он будет как индеец. А рисовать начал ты.

      – Я… – начал Алешка.

      Дуди закричал. Просто и по-детски – открыл рот и произнес жалобный, полный слез, обиды и страдания звонкий вопль.

      – Ой… – выдохнул Алешка сдавленно.

      – Он не сможет рассказать ничего, он же не говорит, – крикнул Пашка, – Бежим!!!

      И тут же скакнул в сторону, как заяц, развернулся и помчался, пригибаясь от желания бежать еще быстрее.

      Алешка стоял окаменело и глядел прямо в раскрытый рот Дуди. Тот кричал. На лице, измазанном белой краской и оттого вдруг ставшем страшным, совсем не индейским и не детским, горели осмысленные, испуганные черные глаза.

      – Дуди, прости меня, – торопливо забормотал и чуть сам не заплакал Алешка, – Я не специально, я не знал, что ты так обидишься, ты же никогда ни на что не обижался, прости меня, Дуди, это не я, ты же не помнишь ничего, это не я…

      Алешка бросил щепку на землю. И заметил жуткое – его собственная рука была вымазана белой краской. И на резиновых сапогах белели капли эмали. И даже рукав ветровки испачкался белым. Дуди орал. Вперемешку с краской по его лицу текли слезы. Алешке было невыносимо стыдно, страшно и почему-то очень-очень жалко этого чумазого малыша, которого он вымазал дурацкой белой краской из дурацкой банки… Не выдержав мук совести и страха, Алешка развернулся и побежал, топая сапогами по мелкому гравию поселковой дороги. Сердце его билось гулко и часто. За спиной не стихали звонкие страдальческие вопли.

      Дома Алешка поставил сапоги в самый угол обувной полки, ветровку засунул комом в шкаф и долго мыл руки под краном в ванной. Он слышал, как на кухне мама гремит посудой в раковине. Краска с пальцев вообще не смывалась. Тогда он ушел в зал, сел на бахромчатый старый диван, поджав коленки к груди. Ему было страшно. Через некоторое время в дверь позвонили. С полминуты кто-то что-то говорил тихим голосом в прихожей, а потом мама позвала:

      – Алеша, иди-ка сюда!

      Он вышел, на ватных ногах, не смея поднять взгляда на стоящих в дверях белого страшного Дуди и его смуглую, почему-то улыбающуюся, маму.

      – Это ты сделал? – спросила она Алешку.

      Алешка хотел было соврать, но подумал, что во-первых, индейцы не врут, а во-вторых, у него рука в белой краске, и сказал тихо, напряжением воли сдерживая слезы:

      Я…

      – Чем отмывать будем? – спросила весело Дудина мама.

      – Вы знаете, у меня есть бутылка авиационного керосина, а еще скипидар, – засуетилась Алешкина мама у двери в кладовку.

      Алешка остался один на один с жертвой своего преступления и его матерью. Дуди стоял перед ним, не улыбаясь, и хлюпал носом. Смотрел враждебно.

      – Как его зовут? – тихо спросил Алешка.

      – Сулейман, – ответила мама Дуди.

      – А фамилия? – спросил Алешка.

      – Дудиев, – ответила мама Дуди.

      «Какая дурацкая фамилия», – подумал Алешка и снова спросил:

      – А почему он не разговаривает?

      – Он очень плохо говорит по-русски, – объяснила мама