Рука, что впервые держала мою. Мэгги О`Фаррелл

к Теду, но жгучая боль пронзает живот, точно к коже прижали факел и она вот-вот лопнет. Элина хватает воздух, кладет на живот руку, чтобы ощутить под пальцами туго натянутую кожу, знакомую тяжесть ребенка – и успокоиться. Но ничего не чувствует. Руки хватают пустоту. Ни большого живота, ни ребенка. Элина стискивает живот – дряблый, будто сдувшийся воздушный шарик.

      Она силится приподняться – снова жгучая боль – и, вскрикнув хрипло, не своим голосом, хватает Теда за плечо:

      – Тед!

      Тед кряхтит, зарывается лицом в подушку.

      Элина расталкивает его:

      – Тед! Тед, ребенка нет! Его нет!

      Тед вскакивает и стоит посреди комнаты в одних трусах, волосы дыбом, лицо испуганное. И мгновенно поникает.

      – Что ты выдумала? Вот же он.

      – Где?

      Тед показывает:

      – Вот, взгляни.

      Элина смотрит. И правда, что-то стоит на полу – в полутьме похожее на корзину для собаки, с ручками, – а внутри белеет какой-то сверток.

      Элина со вздохом тянется к выключателю, и комната заливается желтым светом. Элина снова вздыхает, смотрит на свой сдутый живот, на ребенка и обращается к Теду, который плюхнулся на кровать и бормочет: «Ну ты меня и напугала…»

      – Я родила?

      Тед, который взбивал подушку, замирает. На лице – недоумение, испуг. Не пугайся, хочет сказать Элина, все хорошо. Но вместо этого повторяет: «Я родила?» У нее потребность спросить, высказаться, услышать ответ.

      – Элина… ты шутишь. Или нет? – Тед смеется глухо, невесело. – Не надо, не смешно. Может, ты… Может, тебе что-то приснилось? Наверняка приснилось. Давай-ка…

      Тед умолкает на полуслове, кладет руку на плечо Элины и растерянно молчит, смотрит на Элину, а та на него. Ей невольно думается: здесь, с нами в комнате, малыш. Хочется повернуться, еще раз посмотреть на него, но Тед сжимает ее плечо, откашливается.

      – Ты родила, – говорит он с расстановкой. – Это было… в больнице. Помнишь?

      – Когда? – спрашивает Элина. – Когда это было?

      – Господи, Эл, ты… – Тед замолкает, проводит рукой по лицу и продолжает уже спокойнее: – Четыре дня назад. Ты три дня не могла разродиться и наконец… наконец родила. А вчера вечером вернулась, упросила отпустить домой.

      Минутное молчание. Элина перебирает слова Теда, раскладывает по полочкам. Больница, ребенок, отпустили домой, три дня не могла разродиться. Три дня… Она вспоминает о боли в животе, но решает не заводить о ней разговор.

      – Элина…

      – Что?

      Тед всматривается в ее лицо, откидывает ей волосы со лба, кладет руки на плечи.

      – Ты, наверное… ты, должно быть, безумно устала… Ложись-ка спать.

      Элина молча отстраняется от Теда, перекатывается на другой край кровати, держась за живот, закусив от боли губу. Кажется, если его не придерживать, он лопнет. Элина склоняется над малышом, разглядывает его. «Он», – сказал Тед. Мальчик. Он не спит, глаза широко раскрытые, внимательные. Устремил на нее из плетеной колыбельки любопытный, вопрошающий взгляд.