Слезы Рублевки. Кирилл Казанцев

здесь. И валялись в траве в этом то ли парке, то ли лесу между университетским стадионом и Воробьевыми горами…

      Он слишком уверенно сказал… Тем более она не должна растаять сегодня. Он слишком уверенно ведет себя. Но это он не узнал ее в метро…

      Где-то на деревьях попробовал голосишко соловей. Анастасия вдруг замерла:

      – Ой, Витя… Я так давно не слышала соловья!

      Это было чудо какое-то. Откуда он взялся тут, в Москве?

      Виктор посмотрел на нее. Настя затаенно улыбалась, подняв лицо.

      Трава под деревьями была густой и пахучей. С этой полянки соловья было слышно отчетливо.

      Настя села в траву по-турецки. Виктор повалился рядом с ней. Сорвал травинку, поднес к лицу, растер между пальцами. С наслаждением вдoxнyл запах зелени.

      Соловей пел, казалось, только для них.

      – Настя, – глухо позвал Виктор.

      – Ты нашел наконец, что сказать мне? – отозвалась она.

      Зря. Зря – так. Но он был мужчиной. А она привыкла так разговаривать с мужчинами.

      – Я не искал.

      Пауза.

      – Я просто помнил.

      – Ты помнил – что? Меня ведь ты не помнил…

      По левой штанине его джинсов деловито ползла божья коровка. На полпути она остановилась, расправила крылышки и пропала.

      – Ты не вернешься, сказала ты тогда.

      – Ты меня не любишь, сказала я тогда тоже.

      Боже, зачем она упрямится! Ведь все эти годы она ждала его!

      – Да. Ты сказала так…

      Он взглянул на нее черными, будто вода в колодце, зрачками.

      – Ты была права. Я не чувствовал боли тогда, в Серебряном Бору. Я чувствовал потерю, но боли не было. Я словно сидел на чужом месте в кино, и тут пришел контролер и согнал меня. Я освобождал место возле тебя тому, кто мог любить тебя сильнее. До боли.

      В душе у Анастасии будто что-то упало, нечто давно накренившееся, и разбилось.

      – Мне казалось, что и ты не меня любила. А то, что создала из меня в своем воображении. Любила мечту свою… Поставила меня на определенное место в душе… а место оказалось чужое…

      Какие же мужики дураки! Даже самые проницательные!

      Он… да, он верно уловил то, что было в ней вначале. Да, она немножко создала его в себе – и затем завоевывала шаг за шагом.

      Вот только в ходе битвы нападавший сам постепенно становился жертвой. Война шла по обе стороны фронта – оказалось, она завоевывала место и в своей душе. Ему. Для него. И когда они расстались, именно ее душа осталась оккупированной…

      – Поэтому ты постарался забыть меня.

      Господи, ну кто ее за язык-то тянет?

      – Я не старался, – торопливо ответил он. – Из всех девчонок из института в памяти сохранилась ты одна. Ты только далеко спряталась…

      – Так далеко, что ты не сразу узнал. Хотя смотрел прямо на меня, когда разговаривал по телефону…

      Он усмехнулся – осторожно, чтобы не задеть.

      – Глаза были повернуты вовнутрь, только и всего. Проблемы у меня…

      Помолчали. Казалось, он подыскивал слова.

      – Я