Остромов, или Ученик чародея. Дмитрий Быков

еще в Крыму, – он никогда не понимал, что из чего следует в писаниях этого человека, но за раздробленностью предполагал систему, и какова же должна быть система, если так хороши частности! Иногда, впрочем, ему казалось, что Льговский сам ходит вокруг ядра, но вглубь проникнуть не решается; правда заключалась в том, что он и ядра не видел, хотел заменить его любовью, но не сложилось. А может, ядра и нет, и мир нарочно так устроен, чтобы оно находилось вне его.

      – Я, собственно, так, – сказал Даня, стыдясь, что поучаствовал в чужом разговоре. – Я пишу тоже, но читать стыдно. Я к Кугельскому пришел, хочу работать.

      Рыжий, толстый и джентльмен переглянулись и засмеялись, и даже маленькая улыбнулась улыбкой злого дитяти.

      – К Кугельскому, – не переспросил, а утвердительно повторил рыжий. – Почему к Кугельскому?

      – Да я, собственно, не к нему, – совершенно смешался Даня, – я хотел предложить… писать в газету… но тут был он.

      – Жалко, – сказал Барцев. – Надо бы к другому, но никого другого нет. А вы детское не пишете?

      – Никогда не пробовал, – честно сказал Даня.

      – Дело в том, – пояснил Барцев, – что Кугельский жопа.

      Он сказал это так просто, как если бы речь шла о неотменимой характеристике вроде профессии.

      – Жопа, – кивнула Гликберг. – Я все думала, на что он больше всего похож.

      – В общем, да, – сказал Даня со стыдноватой радостью присоединения к большинству. – Но он не показался мне, как бы сказать, злонамеренным…

      – Жопа не бывает злонамеренной, она соответствует своей природе, – пожал плечами Барцев. – Жизнь забавами полна, жопа – фабрика говна, знаете азбуку? Если вы ему поклонитесь, он вас полюбит, будет печатать.

      – А куда ему идти? – неприлично говоря о Дане в третьем лице, спросил клетчатый. – Куда ему писать, в «Известия»?

      – Зачем писать в газету? – ответил Барцев. – Вы вот что. Дайте мне на секунду посмотреть, что вы ему написали. Есть варианты, когда можно писать сюда и делать свое, как я. А бывает, что нельзя. Я вам сразу скажу, вам можно или нет.

      Даня спрятал рукопись за спину.

      – Я точно понимаю, что нельзя, – сказал он. Эти люди и друг друга-то не жалели.

      – Дайте, правда, – уговаривал Барцев.

      В эту минуту, запыхавшись, вбежал Кугельский. Он был красен. Его вдохновляла перспектива разговора с новичком, подробного позирования перед ним. Вместо этого ему предстал незнакомый лысый человек, расхаживавший по середине его комнаты, и пятеро заклятых врагов, бездарных и безжалостных людей, которых Кугельский ненавидел.

      – Здравствуйте, товарищи, – сказал он, радостно улыбаясь. – Как много-то вас.

      – Не радуйтесь, Кугельский! – воскликнул Барцев. – Не радуйтесь. Мы сейчас скоро все уйдем.

      – Ну почему же, я вот тут подзаймусь с товарищем… Здравствуйте, товарищ Даня! Мой автор, товарищи, – скромно сказал Кугельский.

      Эта притяжательность Даню добила. Он готов был называться автором, но «моим