Может быть, свет (сборник). Никита Колбик

я скатерть, тепло, свет, приятнейшая музыка из-под потолка, выпечка своя, домашняя, захватывающая дух беседа. Всюду драпировки пастельных оттенков, витрины с фарфоровой посудой, на потолке там и тут лепнина… Куда ни глянь, везде стоит нечто: там – пожалуйста, малахитовая фигурка, а там – портрет статного мужчины, упивающегося пышностью своего затейливого парика, а здесь закоптившийся подсвечник. Или же – что-то ненужное, но ценное, безусловно.

      И сам Манилин, чего греха таить, в грязь лицом не ударит: чистый, умеренно внушительный, в домашних костюмах – спасибо, не в камзоле; рука украшена изысканным перстнем. Да не штампованным, «за пару тысяч», – зачем? – а прямо-таки фирменным, если не врёт, конечно… Таков Манилин. Устроится удобно в кресле, сложит руки, брови – аккуратная ольха, манящие чернильным блеском бархата глаза…

      Есть, на что посмотреть, правда.

      «Пассии» Манилина тоже не «что-то там», а наоборот, восхищенное «что-то с чем-то!» Редкости. То титулованная леди, чуть ли не графиня; то девочка «себе на уме», из богемы, акварелью водит по бумаге, безумная, фиолетовую дорогу выписывает да рассвет страны в раскидистых берёзах…

      Конечно, многие Манилина не одобряли, но втихую, прячась по углам: все эти его перстни, картины, выпечки; посмеивались над домашними одеяниями (опять же, спасибо, не камзол!); и смешно было, что ванная у него сочится кремами, парфюмами, щетками, пастами и ещё многим – а ведь холостяк… Но всё-таки, когда звал «на ужины» – бежали, со всех ног бежали, и холодели при этом: позовёт ли снова? Да и право слово – что он в нас, таких простых, нашёл, к чему мы ему?..

      –…Коли вы сегодня свободны, прошу ко мне на ужин, часам к восьми. Познакомитесь с моей новенькой – совершенно сказочное существо!

      – Спасибо, будем обязательно!

      И, как всегда, в последний момент Игорь потянулся к шкафу, а Рита, вращаясь ужом – и то успеть, и это! – раздавала наставления сыну: суп в кастрюле, кастрюля на плите, плита на кухне, кухня в квартире… Дверь никому не открывать. Уроки делать. После же – сразу сон, глубокий и очистительный. И не висни на мне, ну не висни же, мы опаздываем, страшно опаздываем!..

      Рита сунула в сумку флакон дорогих духов, которыми разжилась недавно: возле порога Манилина украдкой «подушится» – подчеркнуть свои старания.

      За их домом мрачной дугой лежала окружная дорога, где зазывно посвистывал мороз, холод безлюдных равнин мгновенно проник под одежду, мир казался кладбищенски пугающим, и им не захотелось тесниться в метро, поэтому поймали такси и, устроившись с комфортом, поругали чуть слышно одеяния Манилина, страсть к коллекционированию, неизвестную «новенькую»: куда прежняя-то запропастилась, как её, Таня, кажется? – ищи теперь ветра в поле; поспорили, будет ли в гостях Пал Палыч, и тут же дружно этого самого Пал Палыча побранили.

      С Пал Палычем они познакомились у Манилина и совершенно очаровались этим стариком: его эти россказни о странах, о быте, и опять же выпечка, и обжигающий чай – то, что доктор прописал, с мороза-то! – и черные, с позолотой, коллекционные чашки, и тянущийся откуда-то сверху Бах, и Манилин, оглаживающий гостей своими бархатными (действительно прекрасными, на Ритин вкус) глазами – кошмар, аж голову вскружило… Взяли и напросились к Пал Палычу в гости. Да и сбежали тут же, некультурно, не прощаясь! Пол дощатый, стены какие-то серые, голые, и район, конечно, не из лучших: заборы, ямы, дома заброшенные. Сам Пал Палыч в засаленных штанах, вместо чая – цикорий, несусветная погань, варенье заветренное, на донышке, поэтому грохнули его в центр стола прямо в банке с ложкой: прошу, дорогие гости, ковыряйте себе на хорошую жизнь… А если закурить, то только на лестничной клетке, вы уж извините, астма – «сука такая»!.. И со странами и бытом прокол вышел: расположились – чёрт с ним, с цикорием – послушать журчащую речь о пустынях, океанах, архитектурах, а старик всё перебирал бумаги в папках с тесёмками, всё что-то тыкал пальцем, крича о неких земельных наделах, и что есть вот некий Сараев, интриган, бездарь, чинуша, не даёт ему печататься, и всех против Пал Палыча настраивает, но ведь вот же, вот же: ценнейшие документы, вся жизнь была потрачена на их поиски! Рита с Игорем хотели опять про пляжи, сафари и достопримечательности, но Манилина рядом не было, и некому было повернуть беседу в нужное русло, поэтому весь вечер только «Сараев! Сара-а-аев!» – и тыканье в папки, и валерьянка, и водка. Уложили старика кое-как, а после удалились по-английски…

      –…А музыкант Павлов? – вспомнил вдруг Игорь.

      Рита с тоской посмотрела в окно машины:

      – Уж лучше не вспоминать!..

      Хотя с ним вроде всё вышло иначе, но… Страшный позор: тоже подцепили у Манилина, пригласили к себе (не всё же по гостям ходить, и сами хорошо живут), приятелей назвали полный дом – слушать, наготовили на год вперёд. Заперли в детской сына, а в кухне кошку, чтобы под ногами не путались.

      Пришёл музыкант Павлов, нахмуренный, с гитарой, от всякой еды отвернулся: голос смягчится, а ему нужно, чтобы было хрипло. Пропел пару песен: «У Сазоновой Наташки, девки с нашего двора, есть и перси, есть и ляжки, да и дурой не была!..» Игорь шутил, но это тоже выглядело позором. Рита же волновалась и просила, чтобы непременно