Не ее дочь. Риа Фрай

руки. Распахнулась дверь, стукнувшись о стену. Лицо Эммы покраснело, бант съехал набок, она судорожно всхлипывала. Я быстро осмотрела ее, но не увидела никаких увечий, только слезы.

      – Как твои дела, милая?

      Мамаша резко дернула головой в мою сторону. Ее челюсти дрожали.

      – Эмма Грейс, не смей разговаривать с незнакомыми и вымой руки.

      Пока мы все мыли руки, я не сводила глаз с мамаши. Взгляд у нее был печальный, словно вся ее жизнь – сплошная ложь. Она отвернулась первой, и я посмотрела им вслед, поправив сумку на плече и не зная толком, что делать дальше. К соседней раковине подошла женщина и прыснула на руки несколько капель мыла.

      – Вы тоже это слышали или мне померещилось?

      Немолодая женщина с татуировками на коже покачала головой и отряхнула ладони.

      – Слышала, но это ведь не ваш ребенок, правда? И что вы тут можете сделать?

      И что я могла сделать? Сообщить сотрудникам аэропорта? Службе по защите детей? Даже я не такая идиотка, чтобы решить, будто происшествие в туалете аэропорта, в условиях стресса, может означать нечто большее, нежели обычное право матери побранить, да пусть даже и шлепнуть собственного ребенка. Я кивнула женщине и вернулась в зал ждать объявления о посадке. Я опять погрузилась в журнал, но по-прежнему слышала голос мамаши, видела, как она толкает и волочет за собой дочь, словно ненужного щенка на потрепанном поводке.

      Настало время посадки, я дождалась, когда назовут мое место. У соседнего гейта семейство Эммы тоже стояло в очереди на посадку, мы расходились своими дорогами.

      Я еще раз взглянула на Эмму, глаза у нее остекленели, а мать подгоняла девочку, толкая в спину – быстрее, шевелись быстрее. У стойки несколько человек повернулись к ним, явно обескураженные резким поведением женщины с заплаканной дочерью.

      Я протянула бумажный билет – не люблю пользоваться телефоном в поездках, опасаясь технических сбоев, – и вывернула шею влево. Эмма стояла позади матери в ожидании посадки на борт большой стальной птицы, летящей бог знает куда. Домой? В отпуск? В школу-интернат? Я попыталась рассмотреть место назначения на табло с номером рейса, но так и не разобрала.

      Я долго смотрела на нее, прежде чем повернуться к стойке. Когда я шагнула ближе ко входу в открытый рукав, температура изменилась. Я никак не могла выбросить из головы тот красный бант, глаза девочки, синяк на локте, громкий шлепок и злобное, покрытое коростой лицо ее матери.

      Я не могла забыть Эмму.

      Не могла.

      во время

      Дрожащими пальцами я с трудом открываю машину, распахиваю сначала заднюю дверь, а потом дверь водительского сиденья.

      Эмма заглядывает внутрь, поднявшись на цыпочки, как балерина.

      – А где же кресло?

      Я запихиваю сумку в багажник и смотрю на девочку.

      – Что-что?

      – Детское кресло. Где оно?

      Совершенно нормальный вопрос в далеких от нормальных обстоятельствах.

      Я оглядываю пустое заднее сиденье.

      – Вот дерьмо.

      Ключи