Книжная жизнь Лили Сажиной. Вероника Кунгурцева

а рядом с ней совсем голая, но зеленая-зеленая, будто ее краской покрасили, и только на вершине растет одинокое кудрявое деревце, почему так, не знаешь? – спросила я.

      – Это же чай!

      – Чай?!

      – Ну да, на горе чайные плантации, чай же вечнозеленый, лес давным-давно вырубили, а чайные кусты посадили рядами. А дерево – это черешня-дичка, очень вкусная – специально оставили. А в Сакраменто растет дикая черешня?

      – Точно не знаю. Мне не попадалась. А на плантациях рабы работают? Негры?

      – Какие тебе рабы-негры, ты будешь чай собирать, да я, на практике летом, еще надоест. Моя мамка на чаю работает, у них третья бригада, соревнуются с первой и второй. Кто выиграет, поедет на ВДНХ, в Москву, ну, победитель соцсоревнования поедет. Янулиди из первой бригады всегда ездит, у нее шестеро детей, все чай собирают с мая по сентябрь, а на мать записывают – вот она и побеждает: будто больше всех собрала.

      – Это же нечестно!

      – Нет, честно: она же вовсе не могла работать, когда этих выраживала.

      – Как «выраживала»?

      – Так. Из себя.

      – А-а, я читала в учебнике про дополнительные члены предложения. Мать – существительное, а дети – дополнения всякие, прилагательные к ней, обстоятельства места, времени, так, да?

      – Ну, вроде того, – с некоторым сомнением в голосе сказала Таня.

      На уроке русского языка, который снова вела Алла Павловна, в прежнем кабинете, ничего существенного (вроде осуществления чьих-то желаний) не случилось. Мы писали под диктовку, я откуда-то знала, как писать сложные слова, только буквы почему-то получались очень мелкими и не очень красивыми, даже совсем некрасивыми. Таня попросила меня убрать локоть, а то ей не видно, я прижала левую руку к груди и подвинула тетрадь поближе к ней, удивляясь ее острому зрению, просто Соколиный Глаз! Она всё списывала из моей тетрадки, только иногда просила не мельчить и писать пояснее, а то ей не понятно, какая именно буква в слове. Я старалась писать крупнее и круглее. Алла Павловна ничего не замечала. Она попросила сдать тетради, потом велела переписать с доски в дневник домашнее задание и ушла, забрав тетрадки. Мы с Таней и еще несколько человек задержались в классе. Дежурный Сева Ясинский стирал с доски слова мелового периода, мы складывали книжки в портфели. Вдруг Загумённый закричал:

      – А что я узна-ал… из верных источников, в кабинете директора. Новая немка – твоя мать, Сажа, да? И ты у нас, выходит, не простая Сажа, а немецкая, вот ведь доннер веттер!

      – Вот же ж секрет: все про это знают! – воскликнула Таня. – И отстань, Загумно от нас, надоел хуже горькой редьки! Пропусти!

      Генка, шутливо склонившись, точно придворный, махнул по полу невидимой шляпой:

      – Иди, Правило Буравчика, кто тебя держит… Но когда я попыталась пройти вслед за ней, он схватил меня за запястья:

      – А ты куда собралась, немецкая Сажа-четыре глаза… я с тобой еще не закончил…

      Сажа – пепел – зола, – мелькнуло в голове, и я воскликнула:

      – Какая я тебе Сажа, дурак,