Пленники Амальгамы. Владимир Шпаков

без боли – тоже плохо. Бывает, слишком много таблеток выдавливаешь из блистера и, не удержавшись от соблазна, запихиваешь в рот. Действие атомное – очень быстро образуется тот самый колпак, который из шерстяного становится железобетонным. А носить на башке бетон, сами понимаете, еще то удовольствие. Тебя нагибает к земле, гнетет, давит, и ты превращаешься в раздавленного муравья. Мокрое пятно от тебя остается, Майя, иллюзия вместо человека. Так что поневоле вспоминается где-то читанное, мол, майя – это иллюзорный окружающий мир, какового на самом деле не существует. И тебя, моя хорошая, не существует, ты умерла, растворилась в пространстве, сделалась химерой!

      Страшно быть похороненной при жизни. Лежать под бетонным саркофагом, в который преобразился колпак, и чувствовать себя абсолютно всеми покинутой – страшно. Я призрак, меня нет, и воскреснуть не получится…

* * *

      Когда-то к нам ходили гости. Приглашенные Магдаленой, они пялились на меня, всматривались в лицо, после чего интересовались: чем живешь, Майя? И почему рисовать бросила? А я не бросила, просто мою фантазию начали убивать границы листа (холста), и я уже планировала настенную живопись. Но разве такое объяснишь? Ответом была кривая усмешка, после чего я норовила ускользнуть в свою комнату. А гости не отставали, привязчивые, как липучки, продолжали выспрашивать и что-то предлагать. Гостья тетя Шура, например, предлагала минеральные ванны, ну очень помогают восстановлению, просто чудеса делают! Однако Магдалена махала руками: какие ванны?! Это же в Осетию нужно ехать, к черту на кулички! Дядя Вася ехать никуда не предлагал, его метод заключался в употреблении меда, полученного на пасеке друга. Тут всех дел – до Всеволожска добраться, а там просто райские места! Буквально на аркане туда тащили, расписывая, какой полезный липовый мед, какой ароматный цветочный, и, если бы не спасительная аллергия, меня бы точно поселили на пасеке. В качестве аргумента дядя Вася притаскивал банки с медом разного цвета, меня им пичкали, только реакция была однозначная: пунцовые щеки и заплывшие глаза.

      – Эх, не в коня корм! – сокрушался дядя Вася, чью степень родства я никак не могла осознать. И родство тети Шуры было крайне туманным, знала только, что они чьи-то родственники. Возможно, мои, правда, никаких теплых чувств они не вызывали. А один из гостей-тире-родственников вызвал просто ужас, благо еще Магдалена подыграла, сволочь такая.

      Звали его Степаныч, и был на нем мундир, а может, китель. Военная форма, короче, на которой болтались то ли ордена, то ли медали, предмет страшной гордости Степаныча.

      – Я был в составе контингента! – поднимал он палец. – Но больше ничего сказать не могу!

      – Почему не можешь? – вопрошала Магдалена. – Расскажи, Степаныч!

      – Не могу, Катюша! – разводил тот руками. – Секретность соблюдаю, в свое время подписку дал!

      Насчет секретности ничего не скажу, может, цену себе набивал, но одно то, что Магдалену называют какой-то Катюшей, вызвало подозрение. Далее Степаныч начал нарезать