Своенравная рабыня. Александра Волк

руку Леоры из своих длиннющих пальцев (да, я успела подметить, что они у него, как у музыканта, а еще подметила, что как бы не злилась, парень вызывает некое расположение: и своей приятной внешностью, и улыбчивостью – хоть мне и не понравился этот вывод) и протянул ладонь ко мне, как бы приглашая коснуться его. При этом взгляд заинтересованный.

      – Я могу осмотреть тебя?

      – Зачем?

      – Ваш путь был слишком трудным. Возможно…

      – Никаких возможно! – выдала я и скрестила руки на груди, показывая, что не поддамся на его улыбочки.

      – Ничего не беспокоит, не болит? – опустил он свою ладонь и бросил взгляд на… Миори? Я даже слегка удивилась.

      Миори улыбнулась ему в ответ. Причем улыбка вышла такая естественная, что у меня окончательно чуть дар речи не пропал. А Леора – та вообще попыталась меня пристыдить. Видите ли, я неуважительно разговариваю с лекарем. И откуда я вообще такая дикая. Да, откуда я никто не знал, и как бы ни пытались выспросить, я молчала. Не хотела попасть впросак – слишком мало узнала за этот год о местных народах, а те, кто жил на границе с пустошью кардинально отличались от меня внешностью. Да и с произношением у меня была беда бедой. В общем, всё указывало на то, что я нездешняя, но откуда именно – незачем было кому-либо знать.

      – Эля, не упрямься. У тебя наверняка руки болят. Да и кожа… – скосилась Леора на мои ладони, напоминая о раздражении на них из-за перчаток, которые мне пришлось слишком долго носить под палящим солнцем и при отсутствии достаточного количества воды. Ее взгляд также скользнул к моей шее, а рука коснулась ошейника, точно такого же, как у меня и у Миори…

      И тут до меня, наконец, дошло, что казалось неестественным, что выбивалась из привычной картины – у Миори больше не было на шее атрибута невольницы. Я смотрела на ее худенькую смуглую шею, на которой остался лишь розоватый след, обернулась назад, убеждаясь, что кроме нее у всех остальных ошейники есть, и снова уставилась на подругу. Но Миори не могла прочитать моих мыслей и истолковала по-своему. Она быстро достала из мешка лекаря какую-то баночку, скрутила крышку и протянула мне. Вроде сказала, что это мазь для моих рук, но я не уверена.

      – Почему у тебя нет… ошейника? – перебила я ее.

      Вокруг будто образовался вакуум, не пропускающий звуки, настолько тихо. Я видела растерянность на ее лице, видела, что она не знает какие слова подобрать, но не понимала, почему она всё еще молчит. Но у Миори нашелся тот, кто ответил за нее. Лекарь забрал баночку с мазью из ее рук и, взяв мою ладонь, положил на нее. На какой-то миг я почувствовала тепло чужого прикосновения, посмотрела в глаза лекаря и услышала:

      – Миори ша-ахкая, ее никто не может сделать рабыней. Ее жизнь принадлежит только великому ша-ах над нашими головами.

      – Ша-ахкая? – повторила я. – «Я знаю кто это», – подумала, вспомнив, что однажды мне уже довелось познакомиться с женщиной, забирающей чужую боль. – «Но почему не сказала? Они бы отпустили ее», – и произнесла то же самое вслух.

      – Я знала, что