Незабываемая ночь. София Джеймс

вернулись. Но это было его тайное убежище, тайная жизнь, о которой знали немногие. Место на случай необходимости скрыться от всех, в этом районе он не встретил бы тех, кто мог его узнать.

      – Это было необходимо, потому что он погрузился в политику распадающейся империи?

      – И еще он много пил. – Эту фразу она произнесла с меньшим энтузиазмом. – Расплата за рухнувшие надежды. Он встретил мою маму здесь, в Париже, потом они долгие годы жили в Суссексе. Похоже, вернувшись, он понял, что ему уже нет места в этой жизни.

      Оглядев комнату, Шейборн увидел много доказательств, что здесь обитал Август Фурнье: книги, трубка, мебель во французском стиле, а также скрипка и полдюжины пыльных бутылок вина и других спиртных напитков.

      – Ты бывала здесь с ним?

      Селеста покачала головой.

      – После смерти папа я оставила эту квартиру за собой на случай, если придется прятаться.

      – К тому времени ты уже поняла, насколько опасно дело, в которое втянул тебя отец?

      – В его защиту скажу, что он искренне верил, что Наполеон изменит мир к лучшему.

      – Изменил? Хотя бы для тебя?

      Под маской равнодушия он заметил проблеск гнева и даже порадовался этому.

      – Ты ничего не знаешь о том, какой я стала, майор. Тебе повезло, если ты принадлежишь к тем немногим счастливчикам, которые никогда не разочаровывались в жизни.

      – Хочешь сказать, с тобой такое случалось?

      – Хочу сказать, что надо уезжать из города, пока о нас не стало известно каждому агенту всех разведок. Я молю Бога, чтобы все, что о тебе говорят, оказалось правдой.

      – А что обо мне говорят? – Он вскинул бровь.

      – Что ты самый хитрый из всех врагов Франции, что можешь исчезнуть быстрее, чем обычный человек выдыхает.

      – Лестно, хоть и глупо. – Он отвернулся, видя, как она улыбается. – У тебя найдется здесь веревка?

      – Да.

      – А Библия?

      Она подошла к шкафу и взяла с полки два тома.

      – Католическая или англиканская?

      Потянувшись за Вульгатой, он заметил, что ноготь на мизинце ее правой руки сорван, а палец кровоточит.

      Ее мысли всегда было трудно понять, даже в юности, когда они вместе гуляли по лугам Суссекса. В шестнадцать она позволила ему себя поцеловать. В семнадцать взяла за руку и привела в сарай в Лэнгли, где легла на солому и призывно подняла юбки. Под ними ничего не было, только кружевная подвязка на бедре. На следующий день она сообщила, что уезжает с отцом в Париж. Немногим позже его отправили в Лондон для поступления в полк. Сейчас ей двадцать пять, ему двадцать шесть.

      Они шли по жизни разными дорогами. Интересно, она когда-нибудь о нем вспоминала?

      Она была дочерью знатного человека, которую принято вывозить в Лондон на время светского сезона. Шейборн помнил, что сестры у нее больше не было, а с матерью что-то случилось. Единственное, что объединяло ее с прежней Селестой, – наличие силы воли.

      – Ты знаешь латынь? – тихо спросил он.

      – Да.

      Мысли