Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы. Юрий Мамлеев

из гробов души трупов. Ибо сами души человеческие, в их сути, уже были далеко-далеко, и ничего их не могло тронуть – разве что Настенька чуть-чуть прикасалась к ним в свое время, когда сидела на своем бугре.

      Кто-то даже видел шляпу, стремительно вылетевшую из раскрытой могилы.

      – Ежели покойники барахлом будут швыряться, то какой же порядок тогда в миру будет, – упорствовал, разводя руками, пьяный инвалид Терентий.

      Ветер уже вовсю гулял по этому району…

      …Однако вскоре после таких событий обыватели с Переходного переулка вдруг со всем смирились. Если б даже наступил конец всякой власти вообще или самого мира тем более – ничуть не удивились бы они, утихомиренные.

      Даже ведьма та местная, на которой летала Настенька Петровна, и та появилась потом на людях пристыженная. И с недоумения обернулась – что делала и раньше – в кошку, но на этот раз без возвращения. Соседки жалостливые не раз кормили эту кошечку молочком, приговаривая: «Кажная тварь исть хочет, кажная, тем более обороченная». И кошка, тоже усмиренная, помахивала хвостом в знак согласия.

      А потерявшие всякое интуитивное расположение людей супруги Вольские совсем растерялись. Софья Борисовна, та просто померла – быстро и неожиданно для самой себя, когда отдыхала после соития в пышном вольтеровском кресле. Володя прибежал (а почему прибежал – сам не имел понятия), смотрит: огромный женский труп глядит на него выпученными стальными глазами. Он потряс – ни звука. Хотел поцеловать – да отпрыгнул.

      Похоронили старуху почти скрыто – на погоревшем кладбище. Спустили в чью-то опустевшую могилу…

      Володя после этого совсем спился – до не различения женского пола от мужского. Зоя Вольская – тайная убийца Ирочки – от него сбежала, укрылась у сестры и не знала, что ей делать: то ли спиться, то ли покаяться, то ли спиться и покаяться одновременно.

      Люди сторонились их, чувствуя нехорошее…

      Зато Эдик-мясник, расчленивший труп Ирочки, быстро почему-то пошел в гору. Карьеру серьезную осуществил (в теневой экономике). Верно, долго-долго ее подготавливал… Говорил он теперь почти лишь по-английски, купил шляпу и дорогой автомобиль иностранной марки. Только по ночам слышался иногда случайным прохожим его хохот (жил он на первом этаже при открытой форточке) – но не зловещий хохот, а здоровый, рациональный.

      Люда сменялась довольно быстро – и тут же уехала в Боровск, к Гале. Без Галиного же пения – невероятных, лесных песен почти доисторических времен – чего-то стало совсем не хватать в доме номер восемь по Переходному переулку. Сверкал только иногда где-то в темноте глаз Анастасьи Петровны – но саму старушку никто не видел, словно она ушла на тот свет, а глаз свой оставила на этом. И пугались поэтому обыватели ее взгляда: «не наш, не наш взгляд то», – шептались они потом по углам.

      Лишь у «обороченной» дворовой кошки (бывшей ведьмы) шерсть вставала дыбом при виде сверкающего глаза Анастасьи Петровны…

      Кладбище стали уныло