Полное собрание лирики. Сергей Есенин

годы тяжелых бедствий,

      Годы буйных, безумных сил.

      Вспомнил я деревенское детство,

      Вспомнил я деревенскую синь.

      Не искал я ни славы, ни покоя,

      Я с тщетой этой славы знаком.

      А сейчас, как глаза закрою,

      Вижу только родительский дом.

      Вижу сад в голубых накрапах,

      Тихо август прилег ко плетню.

      Держат липы в зеленых лапах

      Птичий гомон и щебетню.

      Я любил этот дом деревянный,

      В бревнах теплилась грозная морщь,

      Наша печь как-то дико и странно

      Завывала в дождливую ночь.

      Голос громкий и всхлипень зычный,

      Как о ком-то погибшем, живом.

      Что он видел, верблюд кирпичный,

      В завывании дождевом?

      Видно, видел он дальние страны,

      Сон другой и цветущей поры,

      Золотые пески Афганистана

      И стеклянную хмарь Бухары.

      Ах, и я эти страны знаю.

      Сам немалый прошел там путь.

      Только ближе к родимому краю

      Мне б хотелось теперь повернуть.

      Но угасла та нежная дрема,

      Все истлело в дыму голубом.

      Мир тебе – полевая солома,

      Мир тебе – деревянный дом!

1923

      «Годы молодые с забубенной славой…»

      Годы молодые с забубенной славой,

      Отравил я сам вас горькою отравой.

      Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли.

      Были синие глаза, да теперь поблекли.

      Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно.

      В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.

      Руки вытяну и вот – слушаю на ощупь:

      Едем… кони… сани… снег… проезжаем рощу.

      «Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабым!

      Душу вытрясти не жаль по таким ухабам».

      А ямщик в ответ одно: «По такой метели

      Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели».

      «Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!»

      Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.

      Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья.

      Вдруг толчок… и из саней прямо на сугроб я.

      Встал и вижу: что за черт – вместо бойкой тройки…

      Забинтованный лежу на больничной койке.

      И заместо лошадей по дороге тряской

      Бью я жесткую кровать мокрою повязкой.

      На лице часов в усы закрутились стрелки.

      Наклонились надо мной сонные сиделки.

      Наклонились и хрипят: «Эх ты, златоглавый,

      Отравил ты сам себя горькою отравой.

      Мы не знаем: твой конец близок ли, далек ли.

      Синие твои глаза в кабаках промокли».

1924

      Письмо матери

      Ты жива еще, моя старушка?

      Жив и я. Привет тебе, привет!

      Пусть струится над твоей избушкой

      Тот вечерний несказанный свет.

      Пишут мне, что ты, тая тревогу,

      Загрустила шибко обо мне,

      Что ты часто ходишь на дорогу

      В старомодном ветхом шушуне.

      И тебе в вечернем синем мраке

      Часто