О любви. Чарльз Буковски

следующий раз забери мою левую руку или полтинник

      но не стихи:

      я не Шекспир

      но иногда просто

      больше не станет, ни абстрактных, ни наоборот;

      всегда будут деньги и шлюхи, и пьянчуги

      до последней бомбы,

      но, как сказал Боженька,

      закинув ногу на ногу:

      Погляжу, я натворил прорву поэтов

      но не очень-то много

      поэзии.

      Обувь[9]

      обувь в чулане как лилеи пасхальные,

      прямо сейчас она одинока,

      а другая обувь с другой обувью

      как собачки гуляют по проспектам,

      и одного дыма мало

      а у меня письмо от женщины в больнице,

      любимый, говорит она, любимый,

      больше стихов,

      но я не пишу,

      не понимаю себя,

      она шлет мне снимки больницы

      с воздуха,

      а я помню ее другими ночами,

      не при смерти,

      обувь на шпильках-кинжалах

      стоит рядом с моей,

      как те сильные ночи

      врать могут горам,

      как те ночи становятся вполне безвозвратно

      моей обувью в чулане

      с летящими выше пальто и несуразными рубашками,

      а я гляжу в брешь оставленную дверью

      и стенами и не

      пишу.

      Вот то что надо, хорошая женщина[10]

      вечно пишут о быках, о тореадорах

      те, кто никогда не видал их,

      а пока я рву паучьи паутины дотягиваясь до вина

      гулгуд бомбардировщиков, ч-тов гул рушит покой,

      а мне письмо сочинять моему пастору о некой шлюхе с 3-й ул.

      что звонит мне то и дело в 3 часа ночи;

      вверх по старым ступенькам, полна жопа заноз,

      размышляя о поэтах портмоне и пасторе,

      и вот нависаю над печатной машинкой, как над стиральной,

      и глядите глядите быки все еще гибнут

      и жнут их и жрут

      как пшеницу в полях,

      а солнце черно как чернила, черные то есть чернила,

      и жена моя говорит Брок, ради всего святого,

      машинка ночь напролет,

      как тут уснуть? и я забираюсь в постель и

      целую ей волосы прости прости прости

      иногда завожусь сам не знаю с чего

      друг мой сказал что будет писать о

      Манолете…[11]

      а это кто? никто, малыш, он уже умер

      как Шопен или наш старый почтарь, или собака,

      засыпай, спи давай,

      и я ее целую и глажу по голове,

      вот хорошая женщина,

      и скоро она засыпает а я жду

      утра.

      На разок[12]

      новейшая железка свисая мне на подушку ловит

      в окно свет фонаря сквозь алкогольную дымку.

      я был чадом ханжи кто стегал меня пока

      ветер тряс стебли трав видным глазу

      размахом а

      ты была

      монастырской девчонкой и смотрела как монашки трясут

      песок Лас-Крусеса из Божьих риз.

      ты

      вчерашний

      букет так прискорбно

      растерзанный. целую

9

Рукопись, конец 1960 г.; стихотворение опубликовано в сборнике «Люди наконец похожи на цветы» (The People Look Like Flowers at Last, 2007). – Примеч. сост.

10

Рукопись, начало 1961 г.; стихотворение опубликовано в сборнике «Заваливай!» (Come On In! 2006). – Примеч. сост.

11

Мануэль Лауреано Родригес Санчес (1917–1947) – популярный испанский матадор. – Примеч. перев.

12

Рукопись, конец 1961 г.; стихотворение опубликовано в сборнике «Мадригалы из меблирашек». – Примеч. сост.