Дар берегини. Елизавета Дворецкая

с новой силой. При открытой двери и оконцах в обчине было довольно светло, и Ивору наконец-то показалось, что тень от крыльев Марены на лице молодого князя поредела.

      Через какое-то время Ингер снова заснул.

      – Ложитесь, я посижу с ним, – предложила Прекраса. – Вы ведь чай ночь не спали.

      – Ох, истовое слово! – простонал Ивор.

      От усталости, от тревоги и облегчения его теперь разморило, и он клевал носом.

      – Но ты смотри! – сказал Ратислав, подавляя зевок. – Если что, сразу буди нас!

      – Да, буди скорее! – подтвердил Ивор с лихорадочной бодростью.

      Чувствовалось, что он и правда взбодрился и с неохотой отходит от Ингера, боясь пропустить признаки благоприятной перемены.

⁂

      Гуннора с самого начала заподозрила неладное. Не то что заподозрила – была уверена. Она было расслышала, как дочь до зари ушла из дома, но потом снова заснула. Когда начало светать, Прекрасы в избе не оказалось. Одеваясь, Гуннора обнаружила исчезновение своего гребня и вспомнила, как ее разбудило движение. Но сразу искать было некогда – нужно голову чесать, печь топить, кашу варить, будить Гуньку, чтобы гнал скотину в стадо… Хрок жил небедно, коров у него было две, да пять свиней, да полтора десятка овец и коз.

      – Долбушка наша пропала! – с возмущением и обидой доложил Гунька, вернувшись в избу.

      Он собирался поудить рыбу в любимом месте, но выйти туда оказалось не на чем.

      – Как так? – удивился Хрок.

      Уже несколько дней в Выбутах не бывало чужих, а из своих разве кто возьмет?

      Гуннора выразительно посмотрела на него: она и сама уже подумала проверить долбушку, но сын ее опередил. Хрок все же сходил к иве на берегу, под которой летом хранил свое суденышко. Долбушка, конечно, не появилась, зато, вернувшись домой, он молча вручил жене ее костяной гребень: нашел в дупле той самой ивы.

      Зажав гребень в руке, Гуннора села и потрясенно уставилась на мужа.

      – Это она, – вымолвила женщина наконец. – Подалась… сама.

      – Куда?

      – В Плесков. К тому… князю молодому. Что захворал.

      – Чтоб ему кукнуться! – не сдержался Хрок. – Я сейчас поеду и привезу ее! У Пиряты лодку возьму…

      – Не надо, – Гуннора встала и остановила его. – Подожди. Я на заре вечером… сызнова схожу. Я ведь сказала ей, что ему не жить. Но она…

      Гуннора посмотрела на гребень в своей руке. Дочь знала, для чего, кроме простого расчесывания волос, ей служит этот гребень, и мать понимала, для чего Прекраса его брала.

      Но к чему привела ее выходка? Ехать в Плесков, чтобы лечить заведомо умирающего, почти то же самое, что умереть вместе с ним. Но едва ли дочь настолько потеряла голову, что захотела такой смерти! Раз она все же уехала к больному князю – не добилась ли она от берегинь какого-то другого ответа? Более благоприятного, оставляющего надежду? У Гунноры кружилась голова при этой мысли – от волнения, от страха, от изумления, она сама не понимала. Хрок бранился, разгневанный своеволием дочери – где же это видано, чтобы молодая