Свет и тень, радость и печаль. Евгений Мосягин

заявил. – Io pitoro. Capito?

      – Вы художник, – догадался Юра.

      – Si[5], худо-ж-ник. Pitoro! – возликовал итальянец, жестикулируя правой рукой, словно в ней была кисть.

      Он взял из рук Юры репродукцию и поставил её на верхнюю полку этажерки, для чего ему пришлось отодвинуть в сторону собачку с задранным вверх хвостиком и маленького ослика. На собаку он сказал, что она mezzo coda[6], а на ослика – asino[7]. Он потрепал Юру по плечу и вышел на кухню. Его товарищ уже поднялся с табуретки и стоял у двери рядом с Ксенией Фёдоровной.

      – Andiamo al bazar[8], – бросил ему высокий солдат.

      Потом он осторожно взял Ксению Фёдоровну за руку, чуть-чуть пожал её и с белозубой улыбкой сказал:

      – Arrivederci[9], мама.

      Закрывая за собой дверь, он обернулся и, заметив в углу иконы, посерьёзнел и почтительно проговорил:

      – Madonna[10].

      Они ушли, громыхая по мостикам подкованными железом ботинками. Ксения Фёдоровна опустилась на табурет, на котором только сидел её гость. К ней подошёл Юра:

      – Ну, что ты, бабушка? Чего ты испугалась? Все же говорят, что они не такие, как немцы, и против нас воевать не хотят. Ты не бойся, бабушка.

      – Господи! – подняла Ксения Фёдоровна свой взгляд к иконам и перекрестилась. – Они ведь католики и больше поклоняются Деве Марии. Хотя кто их знает, кому они теперь поклоняются и во что верят?

      После этого случая итальянские солдаты ещё только один раз приходили к Ксении Фёдоровне вдвоём, а потом высокий солдат перестал к ней ходить, очевидно, завёл себе более интересное знакомство. Зато его товарищ, маленький, чуть повыше Юры, бледный, совсем не похожий на итальянца, солдатик начал ежедневно навещать Юрину бабушку. Как правило, под вечер без стука он появлялся на кухне, произносил своё постоянное buona sera[11], садился на табурет в углу у стола и просиживал так, когда полчаса, а когда и меньше. Ксения Фёдоровна сначала чувствовала себя неловко от присутствия молчаливого гостя, а потом приноровилась с его приходом заниматься каким-нибудь делом вроде вязания, штопки или починки одежды.

      Итальянец в разговор с Ксенией Фёдоровной ни разу не пытался вступать. Это было технически невозможно и он, видимо, понимал это. Иной раз Ксения Фёдоровна думала, пусть бы он хоть что-то сказал, пусть это будет непонятно, но всё же это было бы каким-то подобием разговора. Но итальянец постоянно молчал и, кажется, никакого дискомфорта от этого не испытывал.

      Как-то раз Ксения Фёдоровна дала ему доесть оставшуюся от обеда картошку. Солдат поблагодарил и съел, а на другой день он вытряхнул на стол из кармана шинели немного сероватой грязной соли. Забавно жестикулируя, он рассказал о том, как приобрёл эту соль. Из его рассказа Ксения Фёдоровна поняла, что он сделал «хап» и сунул горсть соли в карман, когда отвернулся повар. Ксения Фёдоровна убрала соль в коробку, а солдата угостила борщом. С этого дня она старалась хоть немного подкормить итальянца, что было очень непросто при жёсткой ограниченности в продуктах. Разговора с ним не получалось, и Ксения Фёдоровна только

5

«Да» (итал.). – Прим. ред.

6

«Куцехвостая» (итал.). – Прим. ред.

7

«Осёл» (итал.). – Прим. ред.

8

«Пошли на базар» (итал.). – Прим. ред.

9

«Увидимся» (итал.). – Прим. ред.

10

«Богоматерь» (итал.). – Прим. ред.

11

«Добрый вечер» (итал.). – Прим. ред.