Перевод с подстрочника. Евгений Чижов

из века в век повторяющей одни и те же узоры. И только однажды в несколько веков, может быть, раз в тысячелетие приходит человек, родившийся для того, чтобы заменить старые, стёршиеся узоры новыми. Раз в тысячелетие – а не так, как на Западе, где это норовит сделать едва не каждый! Поэтому и основа жизни там забыта, замусорена, завалена хламом слов и идей, а сама жизнь давно никому не в радость!

      Касымов потянулся за полотенцем, заменявшим салфетки, и Зейнаб тут же – с неожиданной для Олега поспешностью – вложила полотенце ему в руку, точно только и ждала, когда он изъявит какое-нибудь желание, чтобы первой его исполнить. Тимур вытер рот, но улыбка, с которой он благодарил Зейнаб за плов (по случаю гостя готовила не прислуга, а она сама), всё равно получилась масляной, лоснящейся.

      – Этот раз в тысячелетие рождающийся человек, конечно, президент Гулимов?

      Тимур не стал отвечать Печигину. Вместо ответа он попросил сына снять со стены дутар и начал перебирать струны.

      – Это моя любимая песня на его стихи. Сейчас попробую перевести. Может, тогда ты поймешь…

      Он задумался, отпил ещё коньяка, снова старательно вытер губы, словно затем, чтобы не произносить слова Народного Вожатого жирным ртом.

      Звёзды, не бойтесь, приблизьтесь.

      Я знаю, как вам одиноко.

      Как холодно в вашем глухом и пустынном

      космосе. Я вижу вашу зябкую дрожь

      на сквозняках, задувающих из чёрных дыр,

      на ледяных галактических ветрах,

      бросающих вам в глаза пыль метеоров,

      прах умерших планет, пепел сгоревших миров.

      Я слышу, как воют в ушах эти громадные ветры,

      шевеля мои волосы, донося

      до меня вместе с гулом бездонных пространств

      слабый хор ваших голосов, разнородных, невнятных,

      и всё-таки я различаю в нём ваши жалобы, ваш

      плач о неизбежном конце. В вашем космосе всё неизбежно.

      Лишь я, человек, вношу дыхание свободы. Но оно вас не достигает.

      Я хотел бы согреть вас, подышав на вас так, как я дую

      на замёрзшие пальцы. Но вы чересчур далеко,

      на верхушках мачт мироздания,

      на вантах и реях флотилии ночи, идущей ко дну

      в узком проливе рассвета.

      Особенно ближе к утру, в тусклых сумерках, мне понятен

      ваш страх перед смертью. Я в точности знаю,

      как вам предстоит умирать: пропадая

      за горизонтом событий, на прощание

      вспыхнув сверхновой, потом превратиться

      в дрожащего белого карлика, кутающегося в складках

      негреющей чёрной материи, дырявой,

      как рубище каландара. И дальше темнеть и сжиматься

      до чёрного карлика, чтобы пропасть

      окончательно, без следа и без памяти,

      без детей и цветов на могиле.

      Астрономам всё это известно наперёд, но они

      ничем не могут помочь вам. Приходите

      ко мне – ты, Вега, ты, Сириус, ты, Альфа Центавра, ты, Бетельгейзе!

      Я