Последний Инженер. Евгения Мелемина

не глядя на нее. – Думала, наплевала на регистрацию и живи свободно? Думала, попадешь в участок – и тут тебе красный ковер, цветы и шампанское? Думала, операцию сделают, чик-чик и все готово – трахайся дальше сколько влезет? Или считала, что вас для хобби разберут и будут вам ноги миндальным маслом натирать? Сказки кончились, – подытожил Джерри. – Начинается порноистория с летальным исходом. Сержант!

      Глава 2

      Юга была известна слабеньким и скучным характером. Все ее действия казались смешными, старание доходило до абсурда, а покорность – до идиотизма. Ее не могли любить, потому что она не позволяла себя любить и вызывала только жалость.

      Она походила на вечный насморк или слякотную серую погоду с теплым моросящим дождиком – ничего особенного, слегка неприятно, но жаловаться не на что.

      Такое впечатление Юга производила на тех, кто общался с ней редко. Карага знал и другую ее сторону: нечеловеческую преданность, уникальную исполнительность и верность. Если Юга доверялась, то отбрасывала всякую критику: всучи ей Карага пакет с человеческой головой, Юга точно так же старательно доставила бы его на место, не считая нужным рассуждать. Исполнительность была ее идолом – ее попросили об услуге, и собственная жизнь после этого казалась ей дешевле, чем важность задания.

      Именно поэтому Карага вручил ей пакет без опасений. Он знал, что Юга скорее умрет, чем потеряет или задержит доставку.

      Он не ошибся. Юга притащила пакет туда, куда ей было сказано, но задержалась под металлической дверью, набирая код за кодом и ожидая, пока система идентифицирует посетителя. Дверь была старой и работала с перебоями. Три раза система сбрасывала старательно введенный код, пять раз зависала на фазе сканирования и в итоге распахнулась с жутким скрипом.

      Юга поднималась по лестнице, робея, как всегда, перед встречей с кем-то из приближенных Кали.

      Пробравшись мимо глазков суетливо жужжащих камер, она вступила в жарко натопленную залу, напоминающую смесь бара и музея. Эвил любил живопись эпохи конструкта и собрал небольшую, но ценную коллекцию. Картины башнями возвышались за его спиной. Вращаясь, они демонстрировали скопление черно-белых линий и треугольников. Долгое рассматривание наводило на зрителя панические атаки, неврозы и паранойю. Конструкт отрицал ценность человеческого здравомыслия.

      На переднем плане, оторванная от шипящих башенных картин, стояла перламутровая барная стойка, за которой восседал скелет бармена. Над ним в три ряда висели хрупкие бокалы. Был ли скелет декорацией, никто не знал, а Эвил не распространялся.

      Он ежедневно менял скелету галстуки-бабочки. Сегодня это был желтый галстук в мелкую черную клетку.

      Эвил восседал в глубоком кожаном кресле и с выражением крайнего отвращения на лице грыз сухое печеньице.

      У Эвила было всего два выражения: этого самого отвращения, словно он жует горсть клопов и все никак не может проглотить, и другое – обычное, крайне благотворно влияющее на женщин, потому что Эвил принадлежал к тому типу мужчин, которых охотно приглашают рекламировать кофе.

      Портила