Пока я жива. Дженни Даунхэм

ремиссия. Какой-то мальчишка на пляже, увидев меня, присвистнул. Папа сфотографировал меня, сказав, что мне захочется на всю жизнь запомнить, как мальчишка впервые засвистел мне вслед.

      Но мне хочется об этом забыть.

      Внезапно на меня накатывает желание броситься в дом и принести другие вещи. Одежду, книги.

      – Можно я приду, когда ты в следующий раз будешь жечь костер? – спрашиваю я парня.

      Наступив на ветку, Адам ломает ее и бросает в костер.

      – А почему ты решила все сжечь? – интересуется он.

      Я сжимаю платье Зои в комок: оно умещается в кулаке. Я швыряю его в костер, и кажется, будто оно вспыхивает, не долетев до огня. Оно словно зависает в воздухе, переплавившись в пластик.

      – Опасное платье, – замечает Адам и упирается в меня взглядом, как будто что-то знает.

      Материя состоит из частиц. Чем тверже, крепче, прочнее тело, тем меньше расстояние между частицами. Люди крепки, но внутри у них жидкость. Мне кажется, что если стоять очень близко к огню, то частицы, составляющие тело, изменятся: неожиданно я чувствую странную легкость и головокружение. Я толком не понимаю почему – может, слишком мало ем, – но у меня такое ощущение, будто я вылетаю из тела. Сад внезапно заливает свет.

      Как искры от костра, опускающиеся мне на волосы и одежду, все падающие тела согласно закону всемирного тяготения непременно оказываются на земле.

      Я с удивлением обнаруживаю, что лежу на траве и смотрю вверх, на бледное лицо Адама в нимбе облаков. Я стараюсь собраться с мыслями.

      – Не двигайся, – говорит Адам. – Кажется, у тебя был обморок.

      Я пытаюсь заговорить, но язык еле ворочается, и я лежу молча.

      – У тебя диабет? Тебе нужно сладкое? Если хочешь, у меня есть банка колы.

      Он садится рядом, ждет, пока я приподнимусь, и протягивает мне колу. Сахар попадает в кровь, и у меня шумит в голове. Я очень слаба, почти бесплотна, но мне гораздо лучше, чем раньше. Мы с Адамом смотрим на огонь. Вещи из коробок сгорели дотла, а от самих коробок остались лишь обгоревшие куски картона. Платье словно растворилось в воздухе. Угли еще не остыли, их тусклый свет притягивает мотылька, и глупая букашка летит на огонь. Ее крылышки с треском вспыхивают и обращаются в прах. Мы не сводим глаз с того места, где только что порхал мотылек.

      – Ты часто работаешь в саду? – спрашиваю я Адама.

      – Мне это нравится.

      – Я за тобой наблюдаю. Смотрю в окно, как ты копаешь и все такое прочее.

      – Правда? Но зачем? – изумляется Адам.

      – Мне нравится на тебя смотреть.

      Он хмурится, как будто раздумывая над моими словами, хочет что-то сказать, но отворачивается и оглядывает сад.

      – В том углу я хочу устроить грядку, – сообщает он. – Горох, капуста, салат, фасоль. Ну и так далее. Это все больше для мамы, чем для меня.

      – Почему?

      Он пожимает плечами, переводит взгляд на дом, как будто от упоминания о ней его мама подойдет к окну.

      – Она любит сад.

      – А твой папа?

      – Мы живем вдвоем с мамой.

      Я