Свободная любовь. Якоб Вассерман

ему, что через две недели, когда Фукс возвратится из Италии, состоится свадьба.

      Ужин окончился.

      У камина в соседней комнате был уютный уголок, отделенный пальмой и китайской ширмой. Там стоял Вандерер, когда к нему подошла Рената. Она с тревогой посмотрела на Анзельма, беспокоясь, что этот вечер мог испортить ему настроение. Потом улыбнулась, опустив глаза. И снова Вандерер был охвачен глубоким чувством. Ему казалось, что он только для того и жил, чтобы теперь эта девушка вот так стояла перед ним в своем горьком недоумении, со своей печальной улыбкой.

      – Чем, собственно, вы наполняете свою жизнь? – спросила Рената, рассеянно играя веером.

      Вандерер сделал гримасу.

      – Я ничего не делаю, а теперь менее чем когда-либо. Мое единственное занятие – ходить каждый день после обеда в картинную галерею, где я и остаюсь, пока не стемнеет.

      – Я хотела бы вас кое о чем попросить, – торопливо сказала Рената. – Только не сердитесь на меня.

      Ей хотелось знать историю Гизы.

      Вандерер побледнел. Он мог бы сказать, что ему ничего не известно; но какое-то смутное чувство заставило его рассказать все, что он узнал от Зюссенгута.

      Когда он окончил, Рената продолжала неподвижно сидеть, мрачно глядя в огонь камина.

      – Я не понимаю этого, не понимаю жалкой охоты исключительно за телом, – произнес Вандерер после некоторого молчания. – Не знаю, я этого не испытал, но мне кажется, что если бы я любил женщину, то малейшее проявление ее внимания было бы мне так же дорого, как и ее поцелуй.

      – Вы говорите, что никогда еще не испытывали этого? – тихо сказала молодая девушка, не отрывая глаз от огня.

      Вандерер чуть заметно нагнулся вперед и покачал головой.

      – Никогда. – Теперь он тоже смотрел на огонь. – Я, как и вы, ищу.

      Рената вздрогнула, словно от внезапного холода.

      – Пойдемте в зал, – сказала она, поднимаясь. «Какая у нее нежная и белая кожа», – думал Вандерер, идя сзади и любуясь обнаженными плечами девушки.

      Графиня играла Шопена, опус 37. Но это было похоже на что угодно, кроме Шопена. Потом Адель Терке спела романс: «Я слышал журчанье ручья». Ее голос был острым, как битое стекло.

      В одиннадцать все начали разъезжаться. Рената проводила герцога до дверей. Девицы трещали без умолку; баронесса спешила закончить рассказ о похождениях Тигра. В душе Вандерера презрение боролось с грустью. Шел дождь, поэтому он застегнул пальто и поднял воротник. У крыльца молча стояли кучера, и ветер развевал их желтые пелерины.

      – До свиданья, Рената, – сказал герцог.

      Девушка протянула ему руку, чуть заметно улыбнувшись, и обернулась к Вандереру, который ожидал очереди проститься с нею. Ее обнаженным плечам было холодно в прихожей, и она убежала в гостиную, шутливо щелкая зубами.

      – Ну, сегодня у нас был очень удачный вечер, – сказала фрау Фукс. – А теперь, девочки, нам пора спать.

      Последние слова относились к Лони и Марте, у которых было столько