Двери в полночь. Дина Оттом

было где-то там, а я – тут. И вдруг… И почему я ничего не помню? На тысячи людей нападают, но они не выпадают из реальности! Мне всегда казалось, что нервная система у меня крепкая, и такой вот «подарок» в виде амнезии казался чем-то совершенно неуместным. Что же со мной делали ТАКОГО? Мысли плавно свернули в другую сторону: кто и чем отделал моих обидчиков, что они оказались в таком состоянии? Может быть, память решила выкинуть именно это? Что ж, тогда этот защитник, кажется, не слишком лучше нападавших…

      Тут дверь открылась, и вошла мама. Глаза у нее были красные – не спала и плакала – и ненакрашенные. Мама без косметики – это серьезно. Я ее такой видела только однажды – когда утром встала в школу и узнала, что папа от нас ушел…

      – Чирик! – Она обняла меня прямо лежащую, и я заметила, что ее щека мокрая. Неужели со мной все было настолько серьезно? – Лежи, не дергайся, – она села рядом на стул, прерывисто дыша и улыбаясь чуть криво – это она старалась не плакать. – Как ты себя чувствуешь?

      – Ничего, нормально. Только ничего не помню.

      – Может, так и лучше, – она опустила голову, – подсознание бережет тебя от плохих воспоминаний.

      Мы поговорили еще какое-то время, условившись, что она приведет ко мне следователя, когда он будет звонить, хотя смысла мало – я все равно ничего не помню. Удостоверившись, что умирать я не собираюсь, она немного успокоилась. Минут через двадцать плотных уговоров мне удалось отправить ее домой – спать и есть, с обещанием дать знать, если мне что-то понадобится. Невыносимо клонило в сон, и я задремала.

      Однако стоило мне закрыть глаза и поймать первый расплывчатый образ, как дверь снова распахнулась. Я приоткрыла глаза, недовольно ворча и пытаясь разглядеть, кого там черт принес.

      Это был самый невероятный мужчина, какого я когда-либо видела. Я даже не смогла бы сказать, что именно в нем так потрясало, но на него хотелось смотреть. Высокий, мускулистый и смуглый, с матово-черными чуть длинноватыми волосами и удивительными прозрачно-желтыми глазами, он шел к моей кровати совершенно бесшумно и легко, как ходят профессиональные танцоры. Черные джинсы и черная же рубашка делали его похожим на тень. Я таращилась на него – что такому красавцу может быть от меня нужно? И – как часто бывает в минуты смущения – совершенно некстати хихикнула.

      – И что же такого во мне смешного? – миролюбиво спросил красавец. Его голос походил на смесь мурлыканья с мотором гоночной машины.

      – Извините, ничего. Вы следователь?

      Он улыбнулся, и я увидела белоснежные зубы – такие бывают только в рекламе.

      – Не совсем. Я не из милиции. Мне нужно с вами серьезно поговорить, – он перестал улыбаться, посерьезнев. – Разговор может быть не из приятных.

      – А может, потом, когда я отсюда выйду? – взмолилась я. Серьезных разговоров совершенно не хотелось – да и больница – не самое подходящее место для таких бесед.

      Он снова улыбнулся.

      – Вы одна в палате, так что подслушать нас никто не может. Вы помните, что случилось вчера?

      – Нет. Мы уже обсуждали