Мой папа – Штирлиц (сборник). Ольга Исаева

желанием

      сунуть палец в мягкую,

      теплую,

      липкую,

      вязкую гущу

      и, обмирая от наслаждения,

      слизать с него

      малиновое варенье.

      А теперь надо как можно быстрее

      нахлобучить чепчик,

      и бегом вниз.

      Зеркало шифоньера

      на мгновенье ухватит

      бледную мордашку,

      косички с выбившимися перьями,

      худенькое байковое тельце,

      ноги в «жидких» чулках на резинках,

      рваные тапки.

      Это я,

      но разглядывать себя сейчас

      мне недосуг.

      Нужно, собравшись с духом,

      нырнуть в нафталиновые джунгли,

      где водится зубастая, хоть и слепая

      бесстыдница-моль,

      съевшая в прошлом году

      бабушкину шубу,

      и нащупать маслянистое,

      скользкое, как змея,

      тяжело плюхающееся

      мне на голову

      мамино атласное платье.

      Пока бабушка в очереди за кипятком

      к раскаленному чугунному кубу

      точит с соседками

      непонятные «лясы» о том,

      что молодежь совсем обнаглела,

      бегом – в большую комнату,

      мимо дивно пахнущей мебельным лаком,

      блестяще-полированной,

      стеклянно-сияющей,

      мелодично позванивающей

      хрустальными фужерами

      громады серванта;

      вокруг обеденного стола,

      похожего на пленного кита,

      попавшегося в вязаную сетку скатерти;

      мимо тюлевых занавесок,

      сквозь которые завистливо

      смотрит в наши запотевшие окна

      продрогшее осеннее утро;

      мимо разлапистого фикуса

      с гладкими толстыми листьями,

      на одном из которых я однажды

      нацарапала слово «Оля»,

      и бабушка лупила меня ремнем,

      приговаривая, что «ему тоже больно»…

      к трюмо.

      На подзеркальнике

      угнездились коробочки,

      тюбики, флакончики,

      шкатулки, футлярчики

      и фарфоровая балеринка

      в пышной пачке

      и туфельках с «пуантами».

      Бабушка говорит,

      что от трюмо

      «разит, хоть топор вешай»

      мамиными духами «Красная Москва»,

      пудрой «Кармен»,

      лосьоном «Для лица»,

      помадой

      и кремом для рук

      «Огуречный».

      В другое время

      я бы с удовольствием

      все это перенюхала,

      но сегодня мне надо спешить.

      Платье, как змеиная кожа,

      скользя холодит.

      И вот… я – уже не я.

      Из трюмо на меня глядят

      пронзающие насквозь

      малахитовые глаза,

      голос звучит печально и строго:

      «Исполнил ли ты, Данила-мастер, мой наказ,

      сработал ли каменный цветок?»

      Бабушка

      Тяжело дыша, она подходила и склонялась над моей раскладушкой,