Баблия. Книга о бабле и Боге. Александр Староверов

стать богаче.

       Жена вечерами плачет,

      Младшую Оленьку на заднем сиденье

       старой «шестерки» укачивает,

      Сын студент считает сдачу, получает получку,

       выпивает с соседом по даче, по случаю…»

      Алик как будто спорил с кем-то, протестовал, вытаскивал фигу из кармана и кидал ее в чью-то равнодушную, тупую морду. Голоса в зале смолкли, даже пьяненькие девки заткнулись и замерли, приоткрыв накачанные губищи.

      «…А есть непьющие, некурящие,

      Вообще ничего не употребляющие.

      По крайней мере, они так думают.

      Молодцы, если че, от души респектую…

      …Главное, чтобы эта песня нравилась моей маме,

      Моей… маме… маме… нравится моей… маме…»

      Алик выкрикивал «маме» на выдохе. И это был его личный бунт против несправедливости, пошлости и хитрожопости мира. И этого, и того, который он якобы выдумал. Против себя самого. Тишина в зале установилась звенящая. У мужика за столиком напротив толстая сигара обжигала пшеничного цвета усы. У одной из девок кусок суши упал из раскрытого рта в надутые сиськи. Алик в абсолютной тишине продолжал выплевывать простые слова:

      «Маме… маме… Нравится моей…

      Эта песня нравится моей маме… маме…»

      Немудреные философствования зажравшейся звезды, едущей в вагоне СВ на очередной чес, постепенно превращались в революционную песню протеста, в «Марсельезу» почти что.

      «Нравится моей маме, моей маме… маме

      Маме… нравятся моей…»

      Вдруг Алик почувствовал, что кто-то хлопает его по спине. И не хлопает даже, а почти бьет.

      – Слышь, братан, заткни фонтан. Не нравится эта песня никому. Не пацанская она…

      Алик обернулся и увидел такой фейс, что срочно захотелось найти ближайший тейбл и больно стукнуть этим фейсом о найденную мебель. Глаза на фейсе были цвета грязного талого снега с пятнами коричневой ржавчины, бесформенный нос нелепо пришлепнут к круглому смазанному лицу, волосы цвета не имели и липли к узкому бараньему лбу. Мужик был среднего роста, с огромными перекачанными руками, небольшим пузцом и короткими кривыми ножками. На лице отпечаталась экстремальная убежденность в собственной правоте. Раздувшаяся грудная клетка выталкивала мутные облака перегара. Алик видел это лицо тысячи раз. Он встречая его у мужчин, женщин, даже детей. Русских и не русских, красивых и уродов, оно было разным и вместе с тем все время одним и тем же.

      – Это пидорская песня, понял, петушок? Понял, чё я сказал?

      Первый раз Алик повстречал эту рожу в детском саду. Ее обладателя звали Миша Дмитриев. Здоровый пятилетний битюг, отпрыск местного участкового и продавщицы винного магазина. Он держал в страхе всю группу, отнимал игрушки, сдергивал с девочек трусы и каждое свое действие заканчивал присказкой: «Поняли, ёпать?» А когда бил мальчишек, говорил: «Хуякс». Сначала говорил «хуякс» и тут же бил. Его боялись, уважали и хотели с ним дружить. И Алик хотел. А Миша ни с кем просто так не дружил. Только за подарки. Вся группа таскала ему нехи