Нежность (сборник). Белла Ахмадулина

невпопад и пылко влюблены,

      где вечно ждут гостей на именины —

      шуметь, краснеть и руки целовать,

      где и меня к себе рукой манили,

      где никогда мне гостем не бывать.

      Но коль дано их голосам беспечным

      стать тишиною неба и воды, —

      чьи пальчики по клавишам лепечут? —

      Чьи кружева вступают в круг беды?

      Как мне досталась милость их привета,

      тот медленный, затеянный людьми,

      старинный вальс, старинная примета

      чужой печали и чужой любви?

      Ещёе возможно для ума и слуха

      вести игру, где действуют река,

      пустое поле, дерево, старуха,

      деревня в три незрячих огонька.

      Души моей невнятная улыбка

      блуждает там, в беспамятстве, вдали,

      в той родине, чья странная ошибка

      даст мне чужбину речи и земли.

      Но темнотой испуганный рассудок

      трезвеет, рыщет, снова хочет знать

      живых вещей отчетливый рисунок,

      мой век, мой час, мой стол, мою кровать.

      Еще плутая в омуте росистом,

      я слышу, как на диком языке

      мне шлёт свое проклятие транзистор,

      зажатый в непреклонном кулаке.

      Уроки музыки

      Люблю, Марина, что тебя, как всех,

      что, как меня, —

      озябшею гортанью

      не говорю: тебя – как свет! как снег! —

      усильем шеи, будто лёд глотаю,

      стараюсь вымолвить: тебя, как всех,

      учили музыке. (О крах ученья!

      Как если бы, под Богов плач и смех,

      свече внушали правила свеченья.)

      Не ладили две равных темноты:

      рояль и ты – два совершенных круга,

      в тоске взаимной глухонемоты

      терпя иноязычие друг друга.

      Два мрачных исподлобья сведены

      в неразрешимой и враждебной встрече:

      рояль и ты – две сильных тишины,

      два слабых горла музыки и речи.

      Но твоего сиротства перевес

      решает дело. Что рояль? Он узник

      безгласности, покуда в до диез

      мизинец свой не окунет союзник.

      А ты – одна. Тебе – подмоги нет.

      И музыке трудна твоя наука —

      не утруждая ранящий предмет,

      открыть в себе кровотеченье звука.

      Марина, до! До – детства, до – судьбы,

      до – ре, до – речи, до – всего, что после,

      равно, как вместе мы склоняли лбы

      в той общедетской предрояльной позе,

      как ты, как ты, вцепившись в табурет, —

      о карусель и Гедике ненужность! —

      раскручивать сорвавшую берет,

      свистящую вкруг головы окружность.

      Марина, это всё – для красоты

      придумано, в расчете на удачу

      раз накричаться: я – как ты, как ты!

      И с радостью бы крикнула, да – плачу.

      «Четверть века, Марина, тому…»

      Четверть века, Марина, тому,

      как Елабуга ластится раем

      к отдохнувшему лбу твоему,

      но и рай ему мал и неравен.

      Неужели