Русский закал. Андрей Дышев

большая часть денег досталась им. И мы с братишкой подумали…

      – Мы подумали, – подхватил фразу Глеб, – что какого лешего будем делиться деньгами с этими гнусными людьми. И за двадцать минут до того, как я должен был выйти из казино с красным кейсом, я вынес бабки за пазухой и вручил их Валери, которая ждала меня с рюкзачком на берегу.

      – А я в то же утро отвезла деньги в Симферополь, где перевела через надежный коммерческий банк в Вильнюс.

      – Мы уехали бы в тот же день, но ты подстроил ловушку с паспортом, и Валери в нее попалась, – сказал Глеб.

      – А когда ты пошел к морю за своими гадкими медузами, – добавила Валери и скривилась от брезгливости, – я успела позвонить брату и сказать, где нахожусь… О, Глеб, я еще не рассказала тебе, как он меня пытал! Противный матрос!

      Она ущипнула меня, и я чуть не наехал на столб.

      – Я мог, конечно, взять спасательную станцию штурмом и вызволить сестру, – сказал Глеб, – но мне стало жалко тебя, когда ты рассказал про корейца. К тому же у меня были и свои счеты с этими убийцами.

      – С какими убийцами? – вмешалась Валери. – Ты мне ничего про убийц не говорил.

      – Это наши мужские дела, – прервал сестру Глеб.

      Мы остановились напротив здания автовокзала. Глеб вынес из машины сумку, пожал мне руку.

      – Мы наверняка снова увидимся, – сказал он с намеком. – Не сердись. Самое интересное – впереди.

      – А я и не сержусь. Просто мне грустно.

      Валери стояла рядом со мной, смотрела на меня, глаза ее блестели.

      – До свидания! – сказала она.

      – Прощай.

      Она покачала головой, посмотрела на меня таким взглядом, словно что-то еще хотела добавить, но промолчала, потом поцеловала меня и побежала к автобусу, откуда Глеб махал ей рукой.

      Часть 2

      Серебряный шрам

      Глава 1

      Это страшно, когда ты должен ненавидеть, но любишь.

      Минуту я стоял в прихожей, разинув рот, и с моего плаща на пол капала дождевая вода. Я понимал, что должен изобразить на лице гнев, презрение или, на крайний случай, безразличие, но ничего не мог с собой поделать, и все мое нутро ликовало и пело, а сердце колотилось с такой страшной силой, что я был уверен – сейчас прискачут соседи и станут требовать, чтобы я прекратил колотить в стены. В ранней молодости я увлекался психологией, позже зачитывал до дыр Карнеги, и мне казалось, что я вполне научился владеть своими чувствами, во всяком случае, надежно маскировать их бесстрастным выражением лица. Теперь же я с обреченностью понял, что не научился ровным счетом ничему и что самое главное – совсем не знаю себя и не могу прогнозировать, когда мои чувства выдадут меня с потрохами.

      Мокрый, пропитанный осенним ливнем, с набухшим от влаги воротником плаща, от которого неприятно холодило шею, я стоял в прихожей, и мое лицо полыхало юношеским румянцем, а глаза наверняка рассыпали во все стороны искры восторга. Я стоял и не мог вымолвить ни слова, а на диване, взобравшись на него с ногами, накрывшись пледом, сидела и спокойно взирала на меня