Дни черного солнца. Н. К. Джемисин

тут обитали одни только бедняки, отчаявшиеся и обозленные. Соответственно, Южный Корень был одним из немногих городских кварталов, где Блюстители Порядка могли насмерть забить человека прямо на улице и не слишком опасаться последствий.

      Должно быть, на сей раз совесть беспокоила их побольше обычного, потому что место, куда в конце концов затащил меня Сумасброд, ощущалось скорее как замкнутое. Пахло мусором и плесенью, а уж старой мочой разило так, что у меня язык защипало. Опять переулок? Который никто не позаботился заколдовать чистоты ради?..

      Присутствовали и другие запахи, сильные и куда более неприятные. Дым. Головешки. Паленые волосы и плоть. И, по-моему, где-то что-то продолжало тихо шкварчать…

      Рядом с источником звука виднелась рослая расплывчатая женская фигура – единственная, если не считать Сумасброда, доступная моему зрению. Она стояла ко мне спиной, так что поначалу я разглядела лишь длинные всклокоченные волосы – прямые, как водилось у жителей Дальнего Севера, только странного цвета – неровного золотого. В смысле, ничего общего с золотистой мастью амнийцев; если уж на то пошло, ее волосы ничуть не казались красивыми. А еще она была худой, и ее худоба выглядела болезненной. Элегантное платье с открытой спиной не подходило ни к ее фигуре, ни к замусоренному, отдающему насилием месту. И лопатки, торчащие по обе стороны гривы волос, были острыми, словно лезвия ножей.

      Потом женщина обернулась, и я обеими руками зажала себе рот, чтобы не заорать. Выше носа ее лицо было вполне нормальным. А вот рот представлял собой уродливую, невозможную, чудовищную дыру: нижняя челюсть свешивалась аж до колен, а в слишком массивных деснах красовалось несколько рядов крохотных, как иголки, зубов. Причем эти зубы еще и двигались. Каждый ряд полз вдоль челюсти, словно череда муравьев. Я даже слышала, как они тихо жужжали. Из пасти текла слюна.

      Заметив мою оторопь, она улыбнулась. Это было самое жуткое зрелище, которое я на своем веку видела.

      Мгновением позже страшилище замерцало – и обернулось женщиной вполне амнийской, ничем не выдающейся внешности. И рот у нее стал совершенно человеческим, обыкновенным. Этот рот продолжал улыбаться, и вроде улыбка была как улыбка, но сквозило в ней что-то настолько голодное, что и словами не описать.

      – Боги мои! – пробормотал Сумасброд. (Чтобы ты знал: богорожденные постоянно употребляли подобные выражения.) – Это ты!

      Я слегка растерялась, потому что обращался он определенно не к светловолосой особе. Ответ же вовсе заставил меня подскочить, поскольку раздался с полностью неожиданной стороны. Сверху.

      – О да, – негромко произнес новый голос. – Это он.

      Сумасброд вдруг замер как-то так, что я поняла: все плохо. Двое его подручных внезапно сделались видимыми, оба – точно пружины.

      – Ясно, – сказал Сумасброд; он говорил тихо, выбирая слова. – Давно не виделись, Сиэй. Что, решил позлорадствовать?

      – Ну, не без того.

      Голос мог принадлежать мальчику, еще не ставшему