Сто Тысяч Королевств. Н. К. Джемисин

я.

      Его лицо стало торжественно-мрачным.

      – Это невозможно. Во всяком случае, пока я заключен в темницу этого тела. – И он дотронулся до груди.

      – А… – Нет, эти люди – не моя семья. – Остальные просят тебя стать постарше?

      Он улыбнулся. Как ни ужасно, совершенно детской улыбкой.

      – Нет. Обычно хотят, чтоб помладше.

      Так, сейчас меня стошнит. Я прихлопнула рот ладонью и отвернулась. А плевать, что там обо мне думает Рас Ончи. Я – не Арамери. Я никогда, никогда не стану частью этой семьи.

      Он вздохнул, подошел и обнял со спины. И снова положил голову на плечо. Почему ему все время нужно виснуть на мне, что ж такое… Нет, не то чтобы я против, но интересно, с кем он обнимается и в чьей постельке сворачивается, когда меня нет поблизости. Еще интересно, какую цену они с него запрашивают за эти нехитрые радости.

      – Когда человечество выучилось говорить и высекло огонь, я уже был бесконечно стар, Йейнэ. Это мелочное мучительство для меня не страшно.

      – При чем тут это? – вскинулась я. – Ты же все равно…

      Я попыталась подобрать нужные слова. Человек? На такое он вполне может обидеться…

      Он покачал головой:

      – Лишь смерть Энефы ранит мое сердце, но ее смерть – не дело человеческих рук.

      И тут дворец содрогнулся. В его глубинах что-то загудело – глухо, на басовитой ноте. У меня мурашки побежали по коже, в ванной что-то задребезжало. А затем все стихло.

      – Закат, – сказал Сиэй.

      Голос у него был довольный, во всяком случае. Он отцепился от меня и подошел к окну. Небо на западе закрывали слоистые облака, переливающиеся всеми цветами радуги.

      – Отец возвращается.

      А где он был до этого, интересно? Впрочем, меня тут же отвлекла другая мысль. Чудище из самых страшных ночных кошмаров, тварь, которая преследовала меня во время нашего панического бегства сквозь стены, – выходит, это не кто иной, как отец Сиэя?..

      – Он же тебя пытался вчера убить, – тихо сказала я.

      Сиэй пренебрежительно мотнул головой, затем вдруг хлопнул в ладоши. От неожиданности я подпрыгнула.

      – Эн! Найасоувамехиках!

      Чушь какая… Он пропел этот дурацкий набор звуков на манер детской считалочки, звон повис в воздухе – и вдруг мир изменился. Точнее, изменилось мое восприятие мира. Мне стало внятно эхо разговоров – до последнего слова, отражающегося от стен. Эхо каталось, сливалось и накладывалось. Воздух пошел рябью – это звуки, звуки, так дрожит струна, от пола к стене, от стен через колонну, удерживавшую огромный вес Неба, и вниз – звук уходил в землю.

      Эхо дрожало и уходило в землю, а земля ворочалась, как сонный ребенок, пока мы летели, как мячик, вокруг солнца, и сменялись времена года и звезды вокруг изящно переворачивались – я сморгнула и с удивлением обнаружила себя все в той же комнате. И тут я все поняла. Самые первые годы, десятилетия, когда писцы еще оттачивали свое мастерство – они ведь гибли через одного. А потом ограничились изучением письменного языка – отсюда и их скромное прозвание.