Одержимые войной. Доля. Михаил Журавлев

его истошный крик Гаипова: «Рота, подъё-о-ом! Трево-о-ога!» Погрузившись в сон глубоко и прочно, Попов не сразу соображает, в чём дело. Ему кажется, что настало утро, и он машинально соскакивает с койки, настраиваясь на весь утренний распорядок. Свирепый свист снарядов объяснил, что к чему. Обстрел. Для большинства его однопризывников ощущение необычное, но он под обстрелом уже был. Каска. Автомат. Бронежилет. И – в окоп. Натренировали, тут проблем нет. Они начинаются, когда раздаётся первый гулкий удар разорвавшейся мины метрах в двухстах от его позиции. Ему-то всё «парван-ист», не впервой. А какой-то «душара» рядом заголосил, как баба. Что там у него? Ранен, что ли? Попов высовывается из окопа, чтобы выяснить, кто орёт и что происходит. Пока подымал голову, уже понял, что ничего серьёзного: раненный так кричать не будет. Наверное, в штаны наложил. И в тот момент, когда его голова оказывается в полуметре над урезом укрытия, раздаётся громкий хлопок, и горячие осколки, а может, оторванные взрывом от поверхности земли камушки секут его по руке, звонко тенькают по каске и приказывают: «Обратно! В окоп!» Он подчиняется приказу, разглядывает руку – на запястье наливается красным короткая неестественно прямая царапина. Боли нет. В детстве, когда падал с велосипеда, бывало больнее. Но неприятно. Он лижет по-собачьи руку, сплёвывает, и с уст непроизвольно срывается «русская боевая молитва» в три слова, последнее из которых – «мать».

      Плотность огня усиливается. Это уже всерьёз. Постепенно надвигающиеся сумерки определённо говорят: пытаться обнаружить, откуда бьют, нереально. Тем более, ответить огнём. Остаётся прятаться от огненного дождя, вжавшись в землю. Молча и не сопротивляясь.

      Обстрел продолжается минут сорок. Комбат по рации приказывает задержать смену караулов, а новому караулу проверить сохранность батальона, на территорию которого упало не менее десятка мин. Получив задачу, Рома в сопровождении разводящего из 1-й роты побежал досматривать палатку клуба и находящегося подле вещевого склада. Про себя снова выматерился: сейчас бы в том же клубе отдыхал бы себе, в ус не дуя, ан нет, не вышло!.. Стоящий на посту «дембель» по прозвищу Кубик, иронически подчеркнувшему сходство звучания его фамилии Кулик со словом, характеризующим некоторую присущую ему угловатость, незлобливо поторопил:

      – Шевелись, боец. Третий год стою, – и добавил, помянув крепким словом безвестных басмачей: – Дембель в опасности!

      Разводящий бежит сопровождать следующего. Роман приступает к осмотру поста. Быстро убеждаясь, что повреждений нет, докладывает Кубику. Тот скребёт под каской затылок, сплёвывает и говорит:

      – Шмыздуй к старшому. Сам отзвонюсь, – и шагает к телефончику связи с караульным помещением на столбике под козырьком. В этот момент шальная пуля откуда-то снизу, из «зелёнки» противно тенькает у него под ногами. Он, присвистнув, плашмя бросается наземь, взяв автомат наизготовку. Через секунду, видя, что Рома, опешив, стоит, где стоял, кричит ему:

      – Эй! Тебе что, жить надоело? Падай, сука!

      Попов,