Русские поэты 20 века. Люди и судьбы. Виктор Аркадьевич Бердинских

м лучше для поэта, вне зависимости от размеров его дарования. «Поэзия меньше всего – литература, – заметил однажды Арсений Тарковский; – это способ жить и умирать…»

      Искусство – это еще и воплощение ритма своей эпохи. И даже при отсутствии прогресса в искусстве настоящая поэзия переносит нам (по мысли Ю.Колкера) «ритмы своего времени». (1)

      А в последних и кроются свежие мысли, оригинальные идеи – для стихотворцев каждого нового поколения. Подпитка из прошлого неизбежна – пока жива поэтическая традиция.

      Восприятие стихов читателем или слушателем (а здесь существуют огромные отличия) также всегда многовариантно. Сколько людей – столько и восприятий. Читатель – сотворец поэзии. От погружения в настоящую лирику сознание его просветляется и очищается. Происходит что-то вроде катарсиса.

      Естественно, если уж сам поэт невнятно понимает (либо совсем не понимает) того, что он вкладывает в свои тексты, то читатель тем паче, отзываясь на стихи фибрами своих чувств, эмоций, интеллекта, принимает в свою душу нечто совсем иное…

      Зеркало зрителя, слушателя, читателя – неизбежно и постоянно искривлено. Поэт не может быть равен внимающему его стихам. И слава Богу! Иначе пропало бы волшебство искусства.

      Столкновение заряда поэтического вымысла с читательским воображением-восприятием и рождает, по меткому выражению М.Крепса, «искры света и тепла». (2)

      Скорее всего, в этих вот «искорках» и следует искать ключ к любой художественной классике – относительному бессмертию лучших творений духа и разума любой эпохи. Чтение – это соучастие в творчестве. Потому-то читатель сам для себя – сотворец высокой поэзии. Но и для него новое прочтение уже известной ему книги стихов создает по сути новый текст. Ведь сам человек постоянно меняется. Река Гераклита… Поэзия в душе читателя – это миг прозрения. Словно в прапамяти его всплывает что-то жизненно важное, но давно забытое. Это – не новое знание, о свое собственное – вновь вернувшееся.

      Талант, жар души стихотворца – это «кузница» его текстов. Из чего же он их создает? Подсознание художника для нас всегда закрыто: на виду лишь разрозненные обрывки биографии, свидетельствующие о бытии ординарного человека. Известные факты жизни и деятельности поэта – эти жалкие стекляшки в трубочке калейдоскопа – воспринимаются и трактуются порой как невероятной красоты сокровища…

      Именно к таким «стекляшкам», к сожалению, обращаются, как правило, критики-литературоведы – с целью «постигнуть смысл поэтического творчества». И результат – в подавляющем большинстве случаев – отрицателен: ибо отношение к живому художественному творению лишь как к предмету для анализа (вивисекции) превращает его в труп, над которым и совершаются разного рода манипуляции – изучение «строфики и метрики», «тематики и проблематики», «традиций и новаций»…

      Но все это ни на йоту не приближает к постижению трепетно сущего огня поэзии – причем, любого автора. Всякая «критика», всякий «анализ» неизбежно субъективны и априорно искажают первородную ткань произведения. Можно, правда, говорить о нюансах: одни «аналитики» уходят в бездонные глубины своего «я» и выворачивают все наизнанку, другие – стремятся ухватить некие «реалии» и подлинную «конкретику» искусства. Но «третьего пути» не дано: в любом случае живой организм стиха страдает от таких внешних вторжений…

      Стоит помнить и о том, что сам поэт – тоже «кривое зеркало» для своих творений и верить ему на слово (проза, письма, интервью, мемуары) следует с сугубой осторожностью (а то и нельзя вообще).

      Психология художественного творчества непостижима для пребывающего вне его пространства.

      Автор настоящего исследования ставит перед собой более конкретную смысловую задачу: попытаться вернуть в поэзию первоначальное чувство времени, утраченное в разного рода перелицовках, обратиться к пневмосфере каждого десятилетия ушедшего века – в контексте современности.

      Между тем советская эпоха – время уникальное во многих отношениях. Нигде и никогда шум жизни, трескотня пропаганды не оглушали людей в такой степени как у нас в 1920-е – 1930-е годы. Один за другим поэты умолкали, потому что переставали слышать собственный голос. Заглушалась не только оригинальная мысль, но и предыдущая культурная и религиозная традиция, прежняя мораль и гуманизм… Как же это стало возможно?

      Ведь все-таки мы задаем прошлому только те вопросы, которые интересуют, волнуют, тревожат нас сегодня…

      Раздел I. Большая четверка

      Конечно, Баратынский схематичен.

      Бесстильность Фета каждому видна.

      Блок по-немецки втайне педантичен.

      У Анненского в трауре весна.

      Цветаевская фанатична муза.

      Кузмин манерен.

      Пастернаку – вкуса недостает:

      Болтливость – вот порок.

      Есть вычурность в строке у Мандельштама.

      И Заболоцкий в сердце скуповат.

      Какое счастье даже панорама

      Их недостатков, выстроенных в ряд!

      Александр