Маруся. Інститутка (збірник). Марко Вовчок

слабый благовест; какой-то особый тихий звон пробегал по прибрежным камышам, и река, залившись далеко в мягкий берег сонною струею, возвращалась оттуда, словно внезапно разбуженная и взволнованная, катилась вперед и бурлила беспорядочно и шумно, потом все более и более унимала порывы волн и брызги и исчезала из глаз с глухим ропотом.

      У этого залива они повернули.

      Ни дороги не было, ни тропинки, но Маруся хорошо знала места и скоро вывела сечевика в чистую степь.

      На них пахнуло сильным, крепким, трезвым ароматом свежескошенных степных трав и цветов от огромных, разбросанных по степи стогов сена; сечевик пристально оглянулся во все стороны. За собою невдалеке он увидал в полутьме жилые строенья, укутанные в сень густых деревьев.

      – Это наша хата, – сказала ему Маруся. – Загородь близко – впереди.

      – Веди, Маруся, – сказал сечевик.

      И хоть нигде поблизу не видно было и признака никакой загороди, он, нимало не сомневаясь, зашагал по легким следкам Маруси.

      Не успели они сделать пяти шагов, как Маруся промолвила: «Здесь!», и они очутились над чем-то вроде обширной впадины посреди ровной степи, спустились в нее, и на самом дне сечевик разглядел вербовую загородь, а в ней две пары величавых круторогих волов, представлявшихся крутыми холмами на ровной поверхности.

      Маруся отворила загородь и дрожащею рукою слегка погладила прежде одну, потом другую рогатую голову. Легкое ласковое мычанье было ей в ответ, и, будто уразумев, что самое главное теперь осмотрительность и тишина, волы, выведенные из загороди, пошли по степи, как тяжелые ладьи по тихим волнам – бесшумно, ровно и быстро.

      Воз стоял неподалеку у стога, доверху уже наваленный сеном.

      – Что? – спросила Маруся, видя, что сечевик остановился и глядит на нее.

      – Какая же ты малая, Маруся! – промолвил сечевик. – Какая же ты малая! Всякий тебя скорее примет за степного жаворонка, чем за деловую особу!

      И вправду Маруся не велика была, а среди безбрежной степи, у громадного воза, запряженного мощными волами, подле исполинского сечевика она казалась еще того крохотнее, еще хрупче и еще беззащитней.

      – А вот мамин большой платок забыт у воза, – ответила Маруся. – Я его надену по-старушечьи и как сяду на воз, то покажусь старушкою…

      И уже ее большие глаза глядели на сечевика из-под старушечьей повязки, под которою исчезла кудрявая светло-шелковистая головка и розовые плечики.

      Сечевик не мог не улыбнуться и несколько минут не мог или не хотел промолвить ни одного слова.

      Голос его был очень тихий, когда он снова заговорил:

      – Ты хорошо знаешь шлях, Маруся?

      – Знаю. Все прямо до озерца, а у озерца шлях повернет вправо и уже виден будет хутор пана Кныша, а за хутором уже вольный путь до Чигирина, сказывал пан Крук батьку…

      – А ты знаешь пана Кныша?

      – Знаю. Он ездит к батьку, разные разности покупает.

      – А как он тебя, думаешь, примет?

      – Не знаю, как меня примет.

      – А как худо?

      – Но он ведь не изменит?.. – и ответила и вместе спросила Маруся. – Он к батьку ходит… он приятель…

      – А