Исповедь одинокого мужчины. Вячеслав Ландышев

Я не знал, что делать при офицере, и тоже стоял, опустивши руки вдоль туловища, но сжал кулаки. Я ждал очередного замаха соперника и готов тогда уже, несмотря ни на что, броситься на него. Но Хомхоев больше не поднимал рук, а просто злобно и холодно смотрел на меня. Так смотрят боксеры на профессиональном ринге, когда их ставят в полуметре друг от друга перед началом боя.

      Офицер тем временем дошел до старшины и дал команду на всеобщее построение.

      – Я никогда не буду твоей шохой, – ответил я, собираясь идти снять солдатские тапки и надеть сапоги.

      Хомхоев меня не понял. Он спросил:

      – Что такое – шоха?

      Я удивился, что у них не знают того, что в Алма-Ате знает каждый старшеклассник в школе.

      – Шоха – значит, шестерка. Тот, который выполняет все, что ему говорят.

      Судя по напряженному лицу Хомхоева, он так и не понял, что я ему хотел сказать, но времени на разговор уже не было, надо было готовиться к всеобщему построению.

      После этого случая мы долго с Хомхоевым не встречались лицом к лицу. Он, конечно, мог ночью меня поднять со своими земляками и отдубасить как следует. Если боялся, что потом я на него донесу, то это можно было сделать втемную. А может быть, Хомхоев знал от других, что в роте кто-то стучит замполиту о драках в казарме. По крайней мере дальнейших конфликтов с этим чеченцем у меня не было. Правда, месяца через три, зимой, когда наш полк был на учениях, мы вновь столкнулись с Хомхоевым. Продолжительность тех учений была дней пять. Мы спали в палатках по 15 человек, топя печку буржуйку, но все равно было холодно: мороз 20 градусов на улице, и в палатке 7–10 градусов тепла максимум, если топить хорошо.

      Наше отделение и часть отделения Хомхоева жили в одной палатке. В один из дней я был назначен дежурным. Дежурный на стрельбы не ходил, подметал пол, заготавливал дрова и топил печь днем и ночью на протяжении суток. Таких дежурных на палатку требовалось двое, потому что одному бойцу тяжело выполнить всю работу и особенно тяжко одному всю ночь сидеть у печки. Однако старшина-кавказец всегда оставлял одного из двоих дежурных «дедушку», а второго – молодого, который и должен был все делать. А «дедушка» сутки лежал около печки на кровати, спал, курил или пил чай. Хомхоев, когда его назначили дежурным, даже не встал утром на построение, а продолжал спать. Старшина на построении сказал мне, что я остаюсь вместе с Хомхоевым дежурным, и увел роту на стрельбы. Я успел подмести пол и сел у печки, чтобы забросить в огонь еще дров. В это время проснулся Хомхоев, потянулся, увидел меня около печки, но не узнал, потому что в палатке было темно. Чеченец сел на сколоченной из деревянных щитов кровати, свесил ноги до пола, достал сигарету, но не нашел в кармане спичек.

      – Дай спички, – сказал он мне распорядительным тоном.

      – У меня нет спичек, – ответил я правду, так как огонь поддерживался уже три или четыре дня в печке, я не курил и у меня не было ни зажигалок, ни спичек.

      – Ну, так сходи и принеси, –