Портрет художника как человека средних лет. Алексей Борисов

неуверенно легли ему на плечи.

      – Это из-за меня? Из-за того, что у нас ничего не получается? – голос у нее стал внезапно низким и чуть хрипловатым, а пальцы чуть уловимо зашевелились, массируя плечевые мышцы. – Ты скажи, скажи, я все пойму, – художник почувствовал, как дыхание девушки шевелит волосы у него на голове и замер: неужели она догадалась? Уловила точным и хищным бабьим чутьем, что не получается не картина, а он сам – художник – «не получается» как мужчина?

      Однако легшие на плечи руки девушки уверенно оттягивали скопившееся в нем напряжение, он даже почувствовал, что ему становится теплее. Обернулся, неожиданно близко увидел ее лицо и почти рефлекторно потянулся губами. Глушил отчаяние затяжными поцелуями, с удивлением ощущая, что девочка отвечает ему неожиданно горячо и опытно, бормоча в секундные перерывы что-то смятенное:

      – Ведь это нужно? Ведь так и должно быть? Нам это надо, чтобы всё получилось? Да ведь? – ее руки добрались до брючного ремня; мгновенный ужас перед позором разоблачения вновь пронзил художника, но сил уже не было, и он покорился, желая лишь одного: в последний момент провалиться под землю. Чувствовал холод ее тонких пальцев, слышал, как она прерывисто шепчет ему в ухо:

      – Какой он у тебя большой, какой твердый… У меня были парни, но ни у одного не было такого большого и твердого…

      «Врет, стерва!» – подумалось ему, но то ли от прохлады ее пальцев, то ли из-за хлынувшего от испуга в кровь адреналина он почувствовал, что к нему возвращается бычья сила, прежняя тетивная упругость. Девчонка тоже отреагировала; перестав нашептывать, быстро стянула с себя джинсы и уселась лицом к нему ему на колени, широко развалив узкие девичьи бедра. Поднялась над ним, как поднимается степной охотник над своим конем, запуская в небо сокола, и задрожала струной, опускаясь. Вновь взмыла птицей и бесконечно долго падала, словно набираясь сил для нового взлета. Движения ее становились все быстрее и ожесточеннее, дыхание резче и чаще. Сил у нее, чтобы вытягиваться стрункой, уже не было, и она раскачивалась перед ним, хрипя и теперь почти елозя лицом по его груди.

      И художник внезапно понял, что смысл происходящего вовсе не в том, что он овладевает этой девушкой; наоборот: это она через него, через пользование его детородным органом должна овладеть тем тайным смыслом, той искрой, которая рождает великую тайну творения. И у нее это почти получалось, и лишь в последний момент что-то срывалось, гас зарождавшийся огонек, и она, стиснув зубы и запрокидывая голову, с порывистой быстротой возобновляла свою степную скачку.

      Выброс семени застиг ее, как выстрел из ружья, как пуля, пробившая охотничьего сокола. Сразу ослабев, она поволоклась щекой по его груди, скривилась набок, прошептав что-то искусанными губами. Словно пробудившись, несколько мгновений смотрела туда, где все еще сочленялись их тела, потом, как ни в чем ни бывало, слезла с его колен, сцепив пробками, вскрыла две бутылки, одну протянула мастеру; она перемещалась по залитой мутным белесым светом