Портрет художника как человека средних лет. Алексей Борисов

ятельства. Во-первых, не было денег. И девчонка.

      Он с самого начала знал, что все это бессмысленно, что все попытки обеспечить его престижной работой и вернуть к «активной творческой жизни» бесполезны. Такой уж он человек. Ему хочется стоять под мелким дождем возле обшарпанного гадючника и, окуная нос в бархат пены, следить за тем, как капли измороси гасят в ней пузырьки. Как там, в «Бременских музыкантах»? «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы»?

      Три дня назад Скляныч навязал ему эту девчонку. Якобы очень талантлива. Выбрала на последнем курсе в качестве отчетной работы его раннюю эпохалку. Натюрморт. Знаменитый «Кувшин с арбузом». Скляныч даже предоставил им свою мастерскую – когда люди становятся чиновниками, мастерская им больше ни к чему. Впрочем, чья бы корова мычала…

      Сам он уже давно не рисовал ничего толкового. Типичная история неудавшегося гения. Не сумел вовремя трансформировать блеск и талант молодости в казенное звание. Думал, что праздник творческого всесилия, когда легко и словно само собой получалось все задуманное, продлится вечно. Но «свобода творчества» как-то незаметно выродилась в бесконечную изнуряющую погоню за заказами, за сиюсекундным заработком, ручеек которого постепенно становился все скуднее и скуднее.

      А затем пришла элементарная и беспросветная прострация, и теперь он сидел в чужой мастерской и тупо смотрел в худые лопатки незнакомой ему девчонки, которая тщетно пыталась перекопировать его «Кувшин с арбузом».

      Впрочем, у нее есть талант. Не ее вина, что она родилась девочкой. Он всегда был убежден в том, что настоящим художником, творцом может стать только мужчина. И опыт работы с этой девчонкой только подтверждал эту идею. Она рисовала очень правильно, точно, но рисунку ее не хватало той искры, того воодушевления, которые, как он считал, присущи даже самому захудалому мужичонке – той самой искры и того воодушевления, которые заставляют самцов всех рас и биологических видов искать своих фемин и овладевать ими даже на пороге смерти. И когда им этого не удается, то тогда и получаются самые удивительные произведения.

      Сам он рисовал свой натюрморт, когда от него уходила его вторая жена – Вера – и для него этот холст никогда не был просто полотном, неодушевленной тканью. Для него это полотно было сценой античной трагедии, ареной небывалой корриды, и в округлой поверхности кувшина для него проглядывал изгиб бедра Кармен, выступающей навстречу своему очередному покорителю, и в темной массе нарисованного им арбуза угадывалась туша поверженного быка, рдеющего раной-разрезом в боку, и он сам был этим быком и, в то же время, тряпкой-полотенцем, бессильно свисающей с края стола…

      У нее же получался всего лишь натюрморт – мертвая, ничего не говорящая материя. Видимо, девчонка и сама это сознавала, и потому-то и попросилась нему на практику. Надо полагать, думала, что он поможет ей преодолеть в рисовании эту грань между живым и неживым. В первый день они действительно пытались что-то делать вместе, она спрашивала, он объяснял, стоял рядом, касался ее худенького плечика грудью и посапывал, глядя на ее художества, но уже на второй день стало ясно, что все во тщету, и теперь он лишь сидел у нее за спиной и тупо созерцал, как движутся под тонкой тканью ее колючие лопатки.

      – Пива хочешь? – неожиданно услышал ее голос. – Сбегать?

      – А что, сходи, – пробормотал художник, подумав про себя, что это будет лучшим вариантом. Вчера он, почувствовав атмосферу безысходности их занятий, попросил ее сходить за пивом – чтобы хотя бы полчаса не наблюдать ее потуг. Сегодня она вызвалась сама. Значит, тоже понимает. – Деньги в куртке, в нагрудном кармане, – добавил он, хотя знал, что наличности там едва ли хватит и на полкружки.

      «Ну вот, дожил, – вяло подумал он, когда девушка ушла. – Раньше даже самых шелудивых натурщиц цветами заваливал, а тут… За пивом гоняю! Интересно, я совершенно не воспринимаю ее как женщину! В былые времена давно бы разложил на диванчике, не посмотрел бы, что одна кожа и кости! Вон какое лежбище себе Скляныч организовал! – он скосился на большой кожаный диван, раскорячившийся в углу студии. – Небось, не один десяток юных дарований на нем перепортил!»

      «Может, у меня все из-за этого? – сразу же пришла в голову холодящая мысль. – Может, больше не рисую потому, что становлюсь импотентом? – художник попытался вспомнить, когда у него последний раз была женщина, и получалось, что никак не меньше месяца назад. Но, как самое пугающее, он вдруг осознал, что за те три дня, которые они провели вместе в одном помещении, ему действительно ни разу не пришло в голову трахнуть эту девчонку. Конечно, на секс-бомбу образец явно не тянет. Но раньше-то не смотрел «ни на рожу, ни на кожу», ухлестывал одинаково и за худышками, и за пухляшками, и знать не знал, что могут быть осечки в таком простецком деле!

      Испуг от осознания этого факта был настолько велик, что он попытался немедленно проверить, удастся ли возбудиться. Со всей возможной отчетливостью представил себе, как девушка, здесь, и сейчас, на фоне пасмурного белесого окна, стягивает через голову свою маечку, и ее маленькие упругие грудки выпрыгивают из-под одежки, покрываются под его взглядом мелкими мурашками и рдеют острыми, как морковки, сосками.

      Он