Любовь на полях гнева. Джон Уаймен

сам хочу говорить с ними из окна.

      – Они не будут вас слушать.

      – Все-таки я хочу попробовать. А это что еще такое?

      – Это два охотничьих ружья маркиза. Возьмите одно, а я возьму другое. Мы, по крайней мере, не пустим их на лестницу.

      Я машинально забрал одно из ружей. Дверь трещала под градом ударов. Снаружи неслись дикие завывания толпы. Помощи ждать было неоткуда приблизительно в течение целого часа. Сердце у меня невольно упало, и я только дивился мужеству управляющего.

      – Неужели ты не боишься? – спрашивал я его, зная, как притеснял он крестьян и в течение многих лет всячески злоупотреблял своей властью над ними.

      – Ты останешься при мадемуазель? – продолжал я, чувствуя, как его присутствие возвращает мне самообладание.

      В ответ он схватил мою руку, словно железными тисками, и более я не расспрашивал его.

      Внезапно одна мысль молнией мелькнула в моей голове:

      – Они хотят поджечь дом! Какой смысл нам охранять лестницу, когда они хотят сжечь нас, как мышей!

      – В таком случае мы умрем вместе, – промолвил он, ткнув ногой одну из плакавших женщин. – Тише ты, рева! Неужто ты думаешь, что слезы тебе помогут?

      Быстро подскочив к окну, я все же отдернул тяжелую занавесь.

      В комнату ворвался красноватый свет, заигравший на потолке. Я боялся, что дверь вот-вот слетит с петель и будет уже поздно. К счастью, рама поддалась легко. Я настежь распахнул окно и вскочил на подоконник, как раз над дверью главного входа.

      Прямо перед ним горела большая голубятня, посылая к небу длинные языки пламени. Дым пожара несло прямо на парк, и он был весь окутан едкой гарью, сквозь которую местами поблескивали огни. На этом фоне виднелись черные фигуры беснующихся людей, подбрасывающих в огонь солому. За голубятней горел флигель и стог сена. Перед подъездом переливалась волнами толпа: одни били стекла в окнах, другие несли горючие материалы, и все это кричало, шумело и, словно стая демонов, хохотало под треск пламени и звон разбиваемых окон.

      Маленький Жан сновал впереди, раздавая какие-то приказания. В середине толпы приплясывала полуголая женская фигура, размахивая головней. Она первая увидела меня и с ругательствами показывала пальцем в мою сторону.

      VIII. Гаргуф

      Кто-то из нападавших потребовал молчания, и часть людей, затихнув, тупо уставилась на меня. Большинство, впрочем, грозило кулаками и осыпало меня ругательствами.

      – Долой сеньоров! Долой тиранов! – носилось в воздухе.

      Начало не предвещало ничего хорошего. Через минуту притихшая было толпа, заметив управляющего, или, быть может, вспомнив о предмете своей ненависти, от которого ее отвлекло мое появление, заревела снова:

      – Гаргуфа! Гаргуфа!

      Я почувствовал, что бледнею от этого крика.

      – Гаргуфа! Подавайте нам Гаргуфа! Мы покажем ему, как обижать наших дочерей!

      Дым стало оттягивать в сторону. В задних рядах наступавших раздался выстрел, и я услышал, как разлетелось вдребезги стекло позади меня. Кто-то, стоявший ближе, запустил в меня головней: она упала