Трещина в могильной плите. Антон Сёмин

чуть подвинул свою инвалидную коляску, издавшую пронзительный скрип, и протянул мне сухую, как пергамент, руку. Ее было страшно пожимать – казалось, сожмешь слегка, и она треснет, а затем и вовсе рассыплется вместе со своим владельцем. Но больше всего меня поразили его зубы. Желтые, с сероватым оттенком, они выдавали в Альберте заядлого курильщика. Целую секунду я стоял в замешательстве, но затем торопливо протянул руку в ответ:

      – Михаил Рош. Начинающий журналист.

      – Да-да, Майкл Рош-ш-ш, – повторил он, словно смакуя каждое слово. – О чем пишешь, сынок? Что завело тебя в нашу славную обитель?

      Меня зверски раздражало это «сынок». Я непроизвольно скривился. Во-вторых, «Майкл» звучало… Ну, плохо. Наверное, он принял меня за иностранца.

      – Пока что – ни о чем, – вновь зло усмехнулся я, – «собирай факты, из них разовьётся мысль». Насколько я знаю, у вас есть какая-то история. Поговаривают, люди приезжают сюда, чтобы услышать ее из ваших уст.

      Старик наградил меня дружелюбным взглядом, который обещал много интересного. Вероятно, это было вызвано моим знанием фразы, которую вешают в каждом учебном заведении. Разве что это могло ему понравиться.

      Альберт постоянно перескакивал с события на событие, будто сомневался, стоит ли мне что-то рассказывать. Он долго тянул, увиливая от нужной темы каждый раз, когда его монолог касался волнующей меня тайны. К тому моменту, когда она все-таки решил рассказать мне то, зачем я собственно и пришел, он уже успел поведать мне немного не особо интересных, но довольно полезных в плане жизненного опыта история. Ясное дело, они были до ужаса древними и глупыми. Когда Альберт взял передышку, прежде чем начать очередной рассказ (возможно это было невоспитанно с моей стороны), я намекнул ему на цель своего визита, так как больше ждать был не намерен:

      – Вы, кажется, хотели мне рассказать какую-то конкретную историю из вашей жизни? Не хочу показаться невежливым, но за этим я сюда и пришел, – я посмотрел выжидающим взглядом на старика, на что он ответил мне сверлящим взглядом своих подслеповатых глаз, покрытых тонкой пленкой. Когда-то, в его глубокой юности, скорее всего, у него были голубые, искрящиеся глаза. Сейчас же это были два потускневших глазных яблока, совсем как у мертвеца. Он пялился на меня несколько секунд, от чего мне даже стало неловко за свою дерзость. Я поерзал в кресле, сам того не замечая. Старик внезапно ответил хрипловатым голосом, от которого у меня пробежали мурашки:

      – Да, собирался.

      – Так о чем же пойдет речь в вашей истории, – продолжал давить я, осмелев, – или, может, вы вовсе не хотите ей делиться, и мы вместе зря теряем время?

      – Ну, что ж, – начал он, – раз вы так желаете узнать, – и вдруг снова замялся, но словно собравшись с силами, он продолжил, – речь пойдет о моем брате, о Колине.

      Я уже было решил, что услышу отборный бред из уст этого старого шкафа, и приготовился к тому, что буду долго корить себя за потерянное время. Я лениво пробормотал, что готов выслушать, и Альберт приступил:

      – Я