Прямая речь. Избранные стихи. Борис Левит-Броун

необычайно светел,

      немой снаружи и изнутри.

      В лицо парапета втиснув ладонь,

      сижу обломанный, недопетый

      и, кажется, всем на свете задетый,

      Боже… за что ж ты меня? Не тронь!

      Не пролезаю в житейский створ

      со своей несуразной мерою,

      верую в завтра как беглый вор.

      Даже и зарезанный, верую!

      «За каждым киоском каштановый взрыв…»

      За каждым киоском каштановый взрыв,

      и чуть не навзрыд тормозят… педерасты!

      Конфликты, контрасты, усмешкою взмыв,

      уходит терпенье. Баллисты, балласты…

      И точно я знаю, чего я хочу,

      когда ничего не хочу под Луной,

      а облако тает навстречу лучу,

      дождём попрощавшись со мной.

      Рядом

      В пяти саженях от земли

      совсем другой у жизни счёт:

      рассыпан свет в листвах шумящих,

      лениво небу предстоящих —

      в пяти саженях от земли.

      В пяти саженях от земли

      мне всё светло наперечёт:

      в распахе воли голубиной,

      в дрожанье влажной паутины —

      в пяти саженях от земли.

      В пяти саженях от земли

      напрасен весь земной почёт,

      фаянсовый, ненастоящий…

      Не потревожу вас,

                                     летящий

      в пяти саженях от земли.

      «Мне одиночество дано…»

      Мне одиночество дано,

      не разменять и не растратить,

      и если даже крикнуть – хватит! —

      в заплёванное тьмой окно,

      то всё равно – ни «да» ни «нет»!

      Вокруг болото спит без чувства.

      Смирись разбойник от искусства

      и от любви анахорет.

      Неудачные стихи

      (поэма)

      Натуры, не приспособленные к преодолению нелепостей жизни, суть натуры слабые.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель

      Когда сквозь строи смятых строк

      к началу снова возвращаюсь,

      и сердца смазанный курок

      ищу,

      я словно забавляюсь

      стволом холодным у виска,

      в котором пулею – тоска.

      Ствол сердца наведён на жизнь,

      я вижу всё, мне ясен смысл

      реченья немца-моралиста:

      «Тропа твоя узка и мглиста,

      когда не сможешь жизни бред

      ты проглотить с похлёбкой лет».

      Нет, я – не подлинный, я сделан из бумаги,

      и треплет мой беспомощный скелет

      тот самый свежий ветер, что другим —

      в надутый парус.

      Слуха моего

      не достигают птичьи трели будня,

      и кососкулости на блюде студня не вижу…

      студень, – больше ничего.

      Как кот ступаю, тихо, осторожно

      по краю блюда.

      Скользкие края!

      Оступишься, и в студень голомя

      провалишься.

      А выбраться так сложно,

      так невозможно оторвать себя

      от липкого желе.

      Страшусь упасть

      в бесформенную,