Кронштадт и Питер в 1917 году. Ф. Ф. Раскольников

меня из редакционной клетушки и повели на митинг в Морской манеж. После этого мне неоднократно приходилось бросать газетные дела ради ораторских выступлений. Как-то в Морском манеже был устроен митинг для работниц. Забитые кронштадтские женщины-работницы и жены рабочих с глубоким интересом слушали неведомые им большевистские речи. Кроме меня и Рошаля выступали матросы Павлов, Колбин и др. В конце митинга работницы качали некоторых ораторов и с искренней благодарностью пожимали им руки, говоря: «Спасибо, что не забыли нас, женщин».

      Когда в Питере был назначен день похорон героев революции, от Кронштадта была командирована на Марсово поле специальная делегация во главе с тов. Кириллом. В этот день в Кронштадте состоялся парад и митинг. Парад принимал в белых перчатках и в высоких сапогах, одним словом, в полной парадной форме первый выборный начальник морских сил П. Н. Ламанов. После митинга с импровизированной трибуны, водруженной на Якорной площади, я произнес краткую речь.

      Вечером вернулся из Питера тов. Кирилл. Вообще необычайно экспансивный, он на этот раз был в каком-то особенном возбуждении. «Грандиозное впечатление! Представьте себе, шествие растянулось на несколько верст, – громко и с воодушевлением восклицал тов. Кирилл, – в процессии принимали участие сотни тысяч рабочих и солдат. Это хороший урок для буржуазии. Пусть она теперь знает наши силы». И до поздней ночи тов. Орлов делился своими впечатлениями.

      Однажды мы, в комитете, получили известие о приезде в Кронштадт Керенского. Он проехал прямо в Кронштадтский Совет, где впал в очередную истерику и по своему обыкновению грохнулся в обморок. После того как его отходили с помощью стакана холодной воды, он стрелой помчался в Морской манеж. Там собралось довольно много народа. Мы с Рошалем тоже поспешили туда. Керенский уже стоял на трибуне, истерически выбрасывая в воздух отдельные отрывистые слова; он плакал, потел, вытирал носовым платком испарину, одним словом, всячески подчеркивал свое нечеловеческое изнеможение. Благожелательные слушатели должны были истолковать это как признак благородного переутомления на поприще самоотверженной государственной работы. Во время речи Керенского мы с Рошалем сговорились между собой и решили отказаться от приветствия его как представителя Временного правительства и приветствовать лишь как товарища председателя Петросовета. Произнесение речи было поручено Рошалю. После того как Керенский залился слезами, для своей приветственной речи взял слово Рошаль. Он расколол Керенского на две половины, отделив министра юстиции от тов. председателя Петросовета. После того как Рошаль окончил, Керенский судорожно бросился к нему и, с покрасневшими глазами, с застывшими в них слезами, совершенно неожиданно заключил Семена в свои объятия. Со стороны Керенского это был в буквальном смысле слова иудин поцелуй. Затем Керенский крупными шагами порывисто отправился к автомобилю, сел в него и уехал – только его и видели…

      25