Капли граненой боли. Сборник. Константин Хайт

в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Ватиканские рассказы

      Я не хотел писать стихи,

      Хотел писать я прозу

      Но за какие-то грехи

      Сидит во мне заноза.

      И я пишу себе назло

      Рифмованные строчки

      И все надеюсь, что перо

      Само поставит точку.

      Ну а перо строчит, строчит;

      Душа пыхтит в волненьи,

      А вдохновение молчит

      И смотрит с сожаленьем.

      Скиталец

      Первый раз он рискнул вылезти на свет при Нармере. Он построил крестьянам шадув и научил делать плотины для сбора ила. Крестьяне надели на него костяные колодки и оставили стоять под палящим солнцем. Жара была ему нипочем, он явился из мест, где было куда теплее. Тогда они принялись кидать в него камни и стегать ремнями из бегемотовой кожи, а их дети придумывали ему разные обидные прозвища и залепляли глаза тем самым илом, который он отнял для них у Великой реки. Потом его отвели к фараону. Фараонова дочка просила оставить ей забавную игрушку, но Нармер был крут нравом и скормил чужака придворному крокодилу.

      Второй раз он объявился в Риме: разогнал слонов Ганнибала, выкупил полсотни рабов и научил Фабия азам ратного дела. Фабий приказал высечь нечисть розгами, а затем гнать поганой метлой из Вечного города.

      Тогда он направился в Брешию, но по дороге был схвачен италиками и продан с торгов. У италиков его отбили галлы, и некоторое время он прослужил шутом верховному вождю, пока тот не распорядился принести чужестранца в жертву одному из диких галльских богов.

      В третий раз история оказалась совсем недолгой: его, как назло, угораздило попасться на глаза иезуиту. Он прошел через жаровню, дыбу и испанские сапоги и был сожжен на центральной площади при большом скоплении народа.

      * * *

      Он вышел из метро, имея при себе выправленный в наилучшем виде паспорт, шесть тысячерублевых банкнот, спортивную шапку и часы-хронограф, отсчитывающие время от сотворения мира. От него, как и прежде, слегка пахло серой.

      В переходе он подал нищему, от неожиданности тот смачно выругался и перекрестился. Подвыпившие фанаты заставили кричать «Зенит-чемпион», он удивился, но их было много, и у него не было причин отказаться. Они ткнули его носом в снег и пошли своей дорогой, а он отряхнулся, и затрусил своей. Слепая бабка завизжала, когда он стал помогать ей нести сумку. Подошли двое в форме, изъяли сумку как вещдок и отвезли его в отделение. Там ему выщипали бороду и отпилили рожки, но документы были в порядке, и на следующий день он вышел из обезьянника, без денег и часов, но с шапкой и множеством синяков. Затем его поймали бомжи, обозвали обезьяной и заставили плясать чечетку. Когда он устал, они забрали сапоги и паспорт, и ушли, оставив его на пустыре.

      Он помог дворнику убирать снег, и тот на радостях поделился с ним обедом. Управдом выругал обоих и обещал переломать копыта, если они не справятся до утра. У дворника копыт не было, поэтому он ушел спать, оставив напарника на тротуаре. Здесь его снова замели, и на этот раз били всерьез, сначала за прописку, потом за хвост с кисточкой, а затем просто так, для души.

      В камере он научил карманников карточным фокусам, но проиграл им пальто и шапочку с надписью Adidas. По дороге в изолятор он увидел попутчика в рваной рубахе и отдал ему свою. За это его посадили в карцер и держали там неделю, пока не загноились спиленные рожки. Тюремный врач прописал ему аспирин и клизму и попросил никогда больше не приводить это страшилище к нему на прием.

      Свои штаны – последнее достояние – он завещал капеллану, но тот все равно отказался отпевать, и только отчаянно замахал кадилом. Хоронить было не на что, и вечером двое помоложе вывезли труп в дальний перелесок и закопали под большой березой.

      Тогда он вознесся туда, откуда пришел, и сказал, что мир не изменился.

      Сафари

      Кругом бурлила жизнь: хлопали петарды, открывали банки со шпротами, крошили в оливье колбасу. Город сосредоточенно гудел, готовясь взорваться боем курантов, пробками шампанского, тостами и песней о главном. Все это было не для них. Им не полагалось ни петард, ни шпрот, ни вина. Им полагалось ждать.

      Они страдали. Изнывали от тоски, вселенской муки непричастности к готовящемуся вокруг празднику. Мучались бездельем – дежурная смена в новогоднюю ночь. Несчастные страдальцы, узники жребия и произвола начальства, назначившего для тоскливого ночного бдения именно их и никого другого.

      Больше всего угнетала бессмысленность. Сережа, водитель, к праздникам ушел в запой, забрав с собой ключи, талоны на бензин и, как водится, кое-что из запчастей. Все это, даже ключи, при желании можно было восполнить, но Сережа, как назло, был не простым алкоголиком, а материально ответственным лицом. Ни один сотрудник, если он не идиот, не тронется с места без материально ответственного лица, а идиоты в конторе давно перевелись.

      Снаружи