Кира. Валерий Лисицкий

пожал плечами:

      – С летом? Травой? Деревьями?

      – Хм, хм… – он опять пригладил редкие мягкие волосы и вернулся к первоначальной теме: – А потом из так называемой «кляксы» появилась она?

      – Да… – я содрогнулся. – Поначалу просто мелькала на периферии. Среди деревьев, далеко впереди на дорожке появлялась. Я даже разглядеть не успевал её толком, сразу просыпался. А однажды она…

      Я едва не сказал старику, что она приблизилась ко мне, но это было бы неверно. Она скорее позволила мне приблизиться. Вновь появившись на краю видимой части тропы, она застыла там, глядя прямо перед собой, словно не замечая меня. Такая же, как и всегда до и после: тёмные шорты, белая майка, нелепый красный платок на шее – не иначе, дань подростковому кокетству. Постриженные под каре волосы обрамляли лицо, вот только черты его разглядеть никак не удавалось, они всё время расплывались, будто были не в фокусе.

      Я подошёл к ней медленно, чувствуя чудовищную неправильность в том, что она стоит посреди леса. Даже приняв человеческий облик, она была червоточиной в ярких пезажах: слишком чужая, лишняя. От неё воняло чем-то неприятным, вроде болотной тины. Или мокрым трухлявым деревом, внезапно всплывшим со дна водоёма. Не совсем так, как может пахнуть долго лежавшая на солнцепёке дохлятина, но довольно похоже. С каждым шагом мне становилось всё сложнее идти. Как будто я пробирался через густой кисель. Воздух дрожал, как бывает над раскалённым асфальтом летними днями. Деревья искривлялись, переплетаясь друг с другом и завязываясь в невообразимые узлы…

      Видимо, я вновь надолго замолчал, потому что Ефим Маркович, несмотря на свою тактичность, поинтересовался:

      – И когда вы подошли? В тот самый первый раз.

      Я ответил, крепко растерев лицо ладонями:

      – Когда я подошёл, она улыбнулась, и… – меня передёрнуло. – И у неё изо рта выползло какое-то насекомое. И я проснулся. Опять.

      Ефим Маркович помолчал некоторое время, покачивая ногой, закинутой на ногу. Его пальцы нервно пробежались по карманам, словно пытаясь отыскать припрятанную в одном из них пачку сигарет, а потом легли на колено, сцепившись в замок. При этом он, не отрываясь, следил, как медленно кружатся пылинки в полосе света, падавшей из окна. Пока я рассказывал, небо, на выходе из метро встретившее меня хмурыми свинцовыми тучами, очистилось, и стало заметно светлее. Я отметил, что этой зимой, злой и снежной, удивительно быстро менялась погода. У меня на душе тоже полегчало, словно я сбросил какой-то груз с плеч. Дышать стало проще.

      – Очень любопытная эволюция, – пробормотал, наконец, доктор. – Саша, выходит, не ошибся, что у вас происходит что-то особенное.

      Я грустно усмехнулся, глядя на него, и он продолжил, в ответ постаравшись улыбнуться ободряюще:

      – Вы говорили, что в последнее время всё стало хуже, да?

      Я поёрзал в кресле.

      – Вы меня разбудили… Насколько я понимаю, ваш звонок прервал сон. И он был… Хуже, чем предыдущие… Хотя они все мерзкие и страшные.

      Ефим