Икарова железа (сборник). Анна Старобинец

И все. Всего одно слово. С вопросительным знаком.

      Она ответила: «Нет».

      Доставлено.

      «А она?»

      Ледяной шар бешено запрыгал внутри и застрял в горле. Все было ясно. Все ясно. Но зачем-то она снова ответила. «Спит». Чтобы доказать, – вертелось у нее в голове. Чтобы наверняка доказать, чтобы точно, чтобы доказать точно…

      «Позвони, – сообщила Морковь, – а то я скучаю».

      «Сука», – написала она.

      Без истерики?

      Без обвинений?

      …Не получилось. Зашла в спальню, включила свет, швырнула прямо в лицо телефон. Проснулся всклокоченный, припухший, нелепый, как во французской комедии. Заслонялся от света и от нее. Зачем-то прикрывал одеялом живот.

      – Почему Морковь?! – визжала она. – Почему, почему Морковь?!

      Отчего-то казалось, что это самый важный вопрос. Так и было.

      – Потому что… как бы… любовь. Ну, любовь-морковь, понимаешь…

      – Понимаю. Ты ее трахаешь. Ты трахаешь овощ.

      Ледяной шар, распиравший горло, соскользнул вниз, и она, наконец, заплакала. Он тем временем натянул трусы и штаны. Отвернувшись. Как будто стеснялся. Как будто она у него там что-то не видела.

      Она сказала: катись! Он послушно стал одеваться.

      Догнала уже в коридоре, вцепилась в куртку, остался.

      Без истерики, – повторяла она себе, – без истерики, криков и ультиматумов. Сели на кухне, даже налила ему чай, как будто все было в порядке, разговаривали, она держала себя в руках, спокойно спрашивала: как давно? как часто? насколько серьезно? и что, правда любишь?.. а меня? меня-то? меня?

      Он ответил:

      – Тебя тоже люблю. По-своему.

      «По-своему». Она слишком хорошо его знала. Мягкий характер. Он просто не умел говорить людям «нет».

      – По-своему? – хрипло переспросила она.

      И вдруг швырнула – хорошая реакция, увернулся, – синюю Зайцеву чашку. Прямо с чаем, или что там в ней было. Осколки разлетелись по кухне, бурая жижа заляпала стену многозначительными пятнами Роршаха.

      …Чужие, убогие, из телевизора, пошлые, готовые фразы поползли к языку, как муравьи из потревоженного сгнившего пня. Всю жизнь поломал… Столько лет отдала… Верни мою молодость…

      – Тише… ребенок, – затравленно сказал он.

      На пороге кухни стоял заспанный Заяц. Босиком. В одной майке.

      Еще одна порция муравьев высыпана наружу. Она не хотела, но они лезли сами:

      – О ребенке раньше бы подумал, кобель!.. Когда нашел себе эту!..

      – Пап, ты что… – басовито произнес Заяц, а потом закончил по-детски пискляво: – Нас бросаешь?

      «Голос ломается», – подумала она отстраненно, а вслух сказала:

      – Ну что же ты. Ответь сыну, папа.

      – Не смей, – белыми губами прошептал он, – …его впутывать.

      Вскочил, пошел в коридор, снова стал натягивать куртку; молча, трясущимися руками, долго, гораздо дольше, чем нужно, застегивал молнию.

      Она кричала:

      – Если уйдешь, обратно не возвращайся!

      И еще что-то кричала.

      А