Литературные фантазии, эссе. Вячеслав Киктенко

особенно в сороковые…

      Вот и гадай, что знала женщина одна о смерти. Да и не она одна. Что знала о ней Ахматова, поставившая строку в эпиграф? Не хлебниковскую – прямую, кинжальную строку – а витиеватую. Да к тому же ещё и черновую, припрятанную в примечаниях, которые вовсе не обязан знать читатель. Это знала подруга поэта и его современница, а мы – давай, разгадывай, прочёсывай закулисные дебри. Детектив, право слово, – детектив!

      Да, масштаб Хлебникова, его прямоговорение явно не акмеистического плана. Его масштаб, быть может, единственный равновелик масштабу самой России. Или – Замыслу Божьему о России. Но на него, на «обочинного» Хлебникова, как-то не принято

      ссылаться, ставить в эпиграфы, запутывать читателя, морочить туманами… У Хлебникова не мороки, не изящные игры, у него всё слишком серъёзно и высоко, у него – борьба Жизни и Смерти. Тут «изящно» не поиграешь…

      Кстати, в черновиках Мандельшатама строка выглядит так:

      И, к умирающим склоняясь в чёрной рясе,

      Заиндевелых роз мы дышим белизной.

      Что знает женщина одна о смертном часе?

      Клубится полог, свет струится ледяной…

      Красивые стихи. Но какие всё же туманные! Загадка, а не Тайна остаётся и после него, и после Ахматовой, и после всего «Серебряного века»…

      И поневоле спросишь напоследок, точно ребёнок, жаждущий выведать секрет:

      а всё же – что знает женщина одна о смертном часе?..

      Спросишь, и вновь повторишь в недоумении: а всё же, всё же —

      что знает женщина одна?..

      И в итоге расширительно укорачиваешь вопрос: а всё же, всё же, всё же —

      что знает женщина?..

      НАПИСАНА ГРАМОТКА ПО СИНЕМУ БАРХАТУ…

      (Заметки о Поэзии, а также о некоторых поэтических странностях, вроде зачистки клемм, проводки и прочией «мелочи»).

      «Да это же холуйский трёп! Болтовня рабов, обуянных гордыней и дерзостью в отсутствии (мнимом на поверку) Господина!.. это бессовестно!» – Примерно с такой степенью высокопарности, помнится, хотелось в молодости воскликнуть ввиду разгорающейся очередной дискуссии поэтов о… Поэзии. О той Поэзии, которая сама ведь – божество, не иначе….

      И это восклицание не казалось высокопарным.

      Тогда, в 60-80-х годах 20-го века недоступны были труды Сергия Трубецкого, Павла Флоренского, не говоря уже о Иоанне Кронштадском… тогда думалось – что ни скажи о Сокровенном, всё будет вздором, пошлостью, и лучше молчать, переживая самое тайное только в себе.

      Это и сейчас верно по сути, но теперь, когда всем открыты слова умнейших, деликатнейших и смиреннейших богословов, понимаешь – даже о Творце можно сказать достойные слова, пусть даже они исходят от Его производного, от Его творения – тварного существа.

      А что? Если истинно верующий человек – раб Божий, и ни капельки не стыдится этого своего «статуса»,